Обнаров - Наталья Троицкая

– Я весной умру. Уже снега не будет, – очень буднично произнесла она. – Песочек здесь подсохнет. В могилке сухо будет…

Он закрыл лицо руками, пригнулся к земле.

Жена погладила его по голове, тихонько сказала:

– Костенька, я так виновата перед тобой. Я украла у тебя твое счастье. Это я должна плакать. Но слез не осталось…

Она отняла руку, закрыла глаза и застыла, как неживая.

Солнце одним краем уже ушло за горизонт. Закат полыхал в полнеба. Воздух был смоляным, хрустальным. Ветра почти не ощущалось. В низине, у подножия холма, блестящей лентой струился ручей, беря начало от родника в корнях могучего дуба. Ручей журчал по камням, торопился, наполненный кристально чистой студеной водой, бежал к реке, в которой, как в зеркале, отражалось небо.

– Зачем мы пришли сюда?

Не скрывая удивления, Тая смотрела то на мужа, то на обветшавшие голые стены покосившегося деревенского дома.

Этот дом был одним из двух, уцелевших в деревне Спасская Власовка после пожара, и стоял недалеко от кладбища, на самом берегу реки. Каким-то чудом в доме сохранились нетронутыми двойные рамы и стекла в них. Только выходившее на дорогу кухонное окно, то, что в маленьком чуланчике, зияло пустой глазницей. Все: стены, потолок, пол, сломанная мебель, печь было подернуто жирным слоем паутины и пыли. Зрелище разоренного человеческого жилья с ушедшей отсюда навсегда жизнью было тягостным и унылым

– Костя, зачем ты привел меня сюда? Нужно возвращаться, пока не стемнело.

Обнаров смотрел в окно и это, по-видимому, занимало его сейчас куда больше, чем вопросы жены.

Тая бесцельно прошлась по комнате, зябко передернула плечами. В углу, справа от входной двери, под грудой полуистлевшей ветоши она увидела табурет. Ухватившись за ножку, не без труда она вытащила его и, приставив к пыльному боку рыжей печки, села, опершись спиной о печь и устало вытянув ноги.

Вдруг из чуланчика раздался грохот и треск ломаемых ударом ноги досок. Тая вздрогнула, вскочила.

– Обнаров, прекрати! Это невыносимо! – почти в истерике выкрикнула она.

В чуланчике она увидела, что маленький самодельный кухонный столик оторван от стены и приставлен к окну, точно щит, а полуразвалившийся самодельный буфет Обнаров придвинул к окну и прижал им загораживавший окно столик.

– Ну, вот. Кажется, больше доступа в этот дом нет, – деловито осмотревшись, сказал он.

– Нам нужно возвращаться. Темнеет уже. Костя, твои баррикады все равно не препятствие для мародеров. Да и брать здесь нечего. Пойдем. Я замерзла.

Обнаров взял жену за руку, подвел к забаррикадированному окну, сквозь небольшую щель указал на дорогу.

– Смотри. На опушку леса смотри. Туда, где дорога в лес уходит. Видишь?

Жена безразлично пожала плечами.

– Собака бегает. Нет, две. Или три… И что?

Он взял жену за плечи.

– Это волки! Понимаешь?! Стая волков! Их там не два и не три! Я их еще с кладбища заметил. Как? – глазами, полными тревоги, он смотрел в ее глаза. – Как ты могла отправиться сюда одна? Черт побери! Как ты шла по этому жуткому лесу? Как ты полдня была здесь одна? Тебя в любой момент могли сожрать волки. Когда ты начнешь думать головой, Тая?! У тебя когда-нибудь появится ответственность перед Егором, передо мной?

Она замотала головой.

– Я совсем никого не встретила. Волк – это же собака, только дикая. Я бы веточку сломала и…

– «Веточку…» Волк не подбежит к тебе и не укусит за ногу, как собака. Волк бросается на жертву в шестиметровом молниеносном прыжке и еще на лету клыками рвет жертве горло! Ясно тебе? А если волк не один? Если это стая?!

Она всхлипнула.

– Не кричи на меня.

Обнаров обнял жену, прижал к груди.

– Прости. Я просто очень за тебя переживал, боялся. Могло случиться что угодно. Края дикие. Прости!

Он стал целовать ее мокрые от слез щеки, глаза, губы.

– Как же мы вернемся? – вдруг осознав всю серьезность положения, спросила она.

– Не знаю. Темнеет. Думаю, нужно дождаться дня.

– Где дождаться?

– Здесь дождаться?

– Здесь?!

– У тебя есть другие идеи?

Тая замотала головой.

– Костя, я не хочу здесь оставаться. Мне страшно.

– Страшно?! – он усмехнулся. – А день на кладбище одной не страшно?

– Там бабушка, и мама, и папа.

В ее глазах опять заблестели слезы.

– Тая, не надо. Прошу тебя! – умоляюще произнес он. – Запас прочности на сегодня я выбрал. Лучше давай думать, как дотянуть до утра. Как не замерзнуть. Мороз ночью будет.

– Что тут думать? Печь топить надо. Видишь, печь глиняная. Тяга будет даже в отсыревшей. У нас с бабушкой такая была. Печь нагреется, на ней спать можно будет.

Обнаров с интересом посмотрел на жену.

– Тогда чего рассуждаешь? Давай приступай! Потому что я в этом совершенно ничего не понимаю.

Вместе они стали собирать обломки мебели, ветошь, ломали остатки забора и разрушенной временем и людьми хозпостройки, где хозяева когда-то держали корову и поросят. Потом Тая каким-то хитроумным способом сложила эти «дрова» в печи, добавила выдранной из пазов между бревнами пакли, ветоши, обрывков бумажных обоев и, взяв у Обнарова зажигалку, подожгла. Огонь вспыхнул и пополз в разные стороны, постепенно охватывая все большее и большее пространство.

– А почему дым наружу тянет? – спросил Обнаров, обеспокоенно наблюдая, как дым скопился было вверху просторной топки печи, а потом дружно пополз наружу. – У нас же целый дом дыма будет.

– Он не наружу ползет, а в трубу. Нагнись и посмотри вверх. Это же не камин. Сначала отверстие для трубы, а дальше топка. Не наоборот. Огонь в топке нагревает печь, как раз то место, где спят. Не бойся, дыма не будет. У хозяев даже задвижка в трубе была закрыта.

– Какая связь… – пожал плечами Обнаров.

Дрова в печи весело потрескивали, от печи шел приятный гул – признак хорошей тяги. От топки тянуло приятным теплом.

– Ну вот. Теперь раза два-три подкинем наших «дров», потом угли помешаем, подождем, заслонку в трубе прикроем, и можно будет ждать тепла, – сказала Тая и стала отряхивать от пыли перчатки и шубу.

– Ты как-то легко с этим справляешься.

– Я же деревенская, Костя. И потом… – она запнулась, точно решая, говорить или нет то, что хотелось. – Мне очень тебя жалко.

– Меня?

– Ты из-за меня здесь. Ты устал, и замерз, и расстроен, и… Ты прости меня, ладно?

– Простить за что? За то, что устал и замерз? Или за то, что моя жена расстроила меня тем, что помирать собралась?