Обнаров - Наталья Троицкая

– Из-за такого «вчерашнего» случаются случаи производственного травматизма! Сказал же вчера: ждем проверяющих. Предупредил! Хоть пару дней можно потерпеть?

Рябцев ложкой ткнул в сторону Обнарова, и председатель обернулся.

– О! Приехали уже? Здравствуйте! – председатель радушно протянул Обнарову руку. – Можете все здесь посмотреть. У нас все в полном порядке. Секретов от вас нет. Вот, и огнетушители висят, и лопаты, и багор, и пожарное ведро, и песок. В общем, все как надо. Извольте сами убедиться. Ребята работают ответственные. Сейчас перерыв у них. Кушают.

– Извините, но я не проверяющий.

– Уверены? – как-то подозрительно уточнил председатель. – Разыгрываете? Мне ваше лицо знакомо. У меня память на лица плохая, но вашего брата, пожарников, я еще долго помнить буду.

– Мне бы дорогу на Спасскую Власовку узнать. Можно как-то туда проехать?

Рабочие прыснули от смеха. Председатель цыкнул на них.

– Что, правда, вы не пожарник?

– Да, нет же! Нет.

– Слава богу! Только на Спас вы никак не проедете. Дороге каюк.

– У вас же грейдер во дворе.– А солярку где я тебе возьму? – тут же перешел с «вы» на «ты» председатель. – Вот и дамочка утром все просила на Спас подвести, на кладбище, к бабушке, ей надо было. Так пешком пошла. Я, конечно говорил, мол, не ходи, волков много. Стаи прямо к деревне подходят. Одолели! Третьего дня почтальона чуть не загрызли. Слава богу, в нежилом доме успел спрятаться. Но дамочка отчаянная. Все равно пошла. И ты иди, если надо.

– Далеко тут?

– Нет, километров шесть.

– Машину мою дерните своим УАЗиком. На «движок» сел у поворота на вашу пилораму. Иначе вам не выехать будет.

– Да жалко, что ли? Дернем, конечно. Сюда, во двор, ее затащим. Двор не купленный, а из вредителей одни медведи. От погодка, а?! – взвился председатель. – Февраль на дворе, а медведи проснулись. Вчера Андрюха Лаптев одного завалил. Тает все, как в …

Сравнения Обнаров ждать не стал. Мысль о том, что она там одна, беззащитная, робкая, родная, ударяла кровью в виски и гнала вперед. Теперь он четко знал, что на правильном пути. Он шел по дороге, то и дело проваливаясь по колено в глубокий снег, но его вели ее следы. Ошибиться было невозможно. Вот, ее следы тоже уходят глубоко в рыхлый снег. Вот они скользят: здесь она, наверное, упала. Здесь останавливаются, видимо, она остановилась, чтобы передохнуть. От ходьбы стало жарко, он распахнул куртку.

Проделав примерно половину пути, Обнаров без сил рухнул в глубокий снег, жадно зачерпнул пригоршню снега и растер по лицу. Снег тут же растаял и пополз каплями. Он посмотрел на часы, стрелка стремилась к четырем. Он тяжело перевел зашедшееся дыхание, поднялся и пошел дальше.

Справа осталось Жегорино, на фоне белого снега черневшее двумя полуразобранными домами. Открытая местность закончилась, и дорога свернула в лес. На лесной дороге стало жутковато. Сумрачный еловый лес был неприветливый и глухой, с космами серых лишайников, колышущимися на ветру траурными лентами. Ветер печально блуждал по кронам, рождая неприятный уху гул. Солнечные лучи сюда не проникали, поэтому дорога здесь была еще сносной. По ней можно было идти, уже не проваливаясь.

Едва Обнаров воодушевился этой сомнительной радостью, как вдруг увидел на снегу совсем свежие следы лап.

«Нет, это не собака. Это волк. Волки…» – подумал он и непроизвольно огляделся.

Кладбище, которое местные называли Спас, было на высоком холме сразу за лесом. Когда-то на самой вершине холма стояла деревянная церковь. Как-то странно получилось, что переехали люди из этих мест, и церковь сгорела, точно мешала этим бескрайним полям и лугам, и этому угрюмому лесу, точно уже не модно стало жечь за собою мосты, и люди стали жечь церкви.

Еще издали, поднимаясь в гору, Обнаров заметил темную человеческую фигурку на фоне белого снега. Сердце заколотилось где-то в горле, готовое вот-вот выпрыгнуть. Утопая в снегу, он пошел ближе. Теперь он был просто уверен, что это была она.

Тая сидела в снегу, привалившись спиной к голубой ограде. Она была абсолютно неподвижна, ее глаза были широко открыты, неподвижный взгляд был устремлен на розовеющий закат.

Хрипло дыша, обливаясь потом, из последних сил, через наметенные сугробы, глубокие с этого, северного склона, он пробирался к ней. Он вглядывался, он пытался отличить, но так и не мог уловить ни единого признака жизни в этой застывшей точно изваяние фигуре.

– Тая!

Он наконец дошел. Он бросился к ней, тряхнул.

– Тая!!!

Она вздрогнула, посмотрела на него.

Он жадно рванул ее на себя, сжал в объятиях, и время остановило свой бег.

Занимался по-зимнему ранний закат, пели разбуженные безвременным теплом птицы, искрился снег, плотной стеной зеленел лес у подножья холма, у самой опушки наперегонки мерили сугробы зайцы, шуршали, задевая за ледяные берега, уплывая вниз по реке, уже редкие льдины, будто подтверждая, что за зимою обязательно придет весна.

– Мне нужно было навестить бабушку, – точно в оправдание, произнесла она.

– Куда же ты? Места здесь дикие. Милая моя, родная моя, куда же ты одна?!

Он стал, точно безумный, целовать ее лицо, ее ледяные руки. Он держал ее в крепких объятиях, точно бесценный Божий дар, боясь отпустить хотя бы на мгновение.

– Когда я умру, ты меня здесь, рядом с бабушкой, похорони.

Она отстранилась, отвела взгляд.

– Там, в низинке, есть ручей, ты его видел. Его в старину называли Рубежница. Понимаешь, рубеж между живыми и мертвыми. Бабушка рассказывала, что когда хоронят кого-нибудь, то все усопшие выходят новенького встречать и стоят по эту сторону Рубежницы. Родственники обязательно своих встречают. Кто же меня на московском кладбище будет встречать? А здесь бабушка мне на встречу выйдет, мама, папа. Правда, маму с папой я так мало помню… Но это же ничего, правда? Я же должна узнать…

Он осторожно коснулся ладонью ее щеки, медленно, точно боясь вспугнуть, погладил. На глаза навернулись слезы.

– Не смей так думать, и говорить так не смей, – дрогнувшим голосом произнес он.

– Не помогла химиотерапия. Все опять возвращается, Костя. Слабость, тошнота, боли в костях и в мышцах… Это не вчера началось. Уже недели две как. Я тебе не говорила.

– Тая…

– Ты не хуже меня знаешь, что ударной дозы химиотерапии мне не выдержать.

Из его груди вырвался какой-то нечеловеческий то ли рык, то ли хрип, он пошатнулся и упал на колени

– Я весной умру. Уже снега не будет, – очень буднично произнесла она. – Песочек здесь подсохнет. В могилке сухо будет…