Если верить Хэрриоту… - Галина Львовна Романова

деревне у бабушки, держащей целый скотный двор. Кому нужны мои знания о напольном способе содержания домашней птицы, когда во всех учебниках птицеводства ни полслова не сказано о том, как поступать с птенцами, не желающими покидать скорлупу! Хотя нет, вру — сказано: таких бракуют, а проще сказать, выкидывают вместе с опустевшей скорлупой. Конечно, там, где ежедневно выводится несколько десятков, а то и сотен цыплят, утят или гусят, выбраковать три-четыре яйца ничего не стоит, а как быть здесь?

Но утята были живы. Они ворочались в своих ставших тесными домиках и хотели на волю. И мы рискнули.

Удалять скорлупу пришлось вместе с околоплодной оболочкой, которая прилипла к мокрому пуху. Здесь лучше было не рисковать, иначе, снимая пленку, можно было вырвать пух, оставив утенка с проплешинами на спине. Двум первым утятам требовалось только немного помочь — стоило нам чуть облупить скорлупу, как они, словно воспрянув духом, начали отчаянно выбираться из нее сами. И только с третьим пришлось повозиться. Когда до него дошла очередь, он не пожелал даже пошевелиться — только водил из стороны в сторону головой и моргал. Скорлупу пришлось удалять пинцетом, а где и пальцами, чтобы не причинить утенку боль. Освобожденный наконец от оболочки, он остался лежать у меня на ладони, свернутый так, как взрослая утка ни за что не изогнется, — голова его была засунута между крылом и лапой, которая оказалась заброшена на спину. Тонкая шейка у него затекла, и пришлось ждать полчаса, пока он наконец не высвободил головку. Его братья к тому времени уже начали обсыхать на руках у девчонок.

Нюта сидела на месте как прибитая. Ни звука, ни движения. Когда мы вынули из-под нее последнее яйцо, оказавшееся болтуном, она даже не отреагировала на это. И не повернула головы, когда мы подсадили ей троих ее детей. Только зашипела еле слышно. Знали бы мы заранее, что это не просто усталость после долгого насиживания и поста… Но в тот раз мы ограничились тем, что поставили ей миску с водой и комбикорм, добавив специально комбикорм для утят.

На третий день, заходя в крольчатник, я уже готовилась услышать с порога трехголосый писк утиного выводка и поразилась встретившей меня тишине. Только селезни, номер первый и Серый Шей, приветствовали мое появление шипением. Подойдя к старой клетке, где насиживала Нюта, я увидела ее.

Утка лежала как-то чересчур спокойно, засунув клюв под оперение на спине. Утят не было видно. Когда я протянула руку, чтобы приподнять ее и осмотреть выводок, она не сдвинулась с места. Более того — бросив на нее пристальный взгляд, я заметила, что глаза ее открыты. Одного касания оказалось достаточно, чтобы голова утки беспомощно упала…

Нюта была мертва. Очевидно, она тихо скончалась еще ночью, и, конечно, утята, лишенные родительского тепла, погибли тоже. Вытащив трупики, я стояла, не зная, что делать, и, конечно, обвиняла во всем себя. Но чем болела Нюта? И можно ли ее было спасти? Увы, я не была ветеринаром и просто не знала, как поступить.

Прежде чем положить утят рядом с их матерью и сходить за коробкой, чтобы похоронить их — не хотелось просто выкидывать погибшую семью, — я последний раз осмотрела утят. Они могли бы выжить, если бы станция располагала инкубатором. Но делать нечего…

И тут мне показалось, что один утенок шевельнулся.

Мигом забыв о печальных мыслях, я взяла его в ладони, пытаясь согреть дыханием. Предчувствие меня не обмануло — от тепла он вскоре пришел в себя, попытался перевернуться на живот и даже запищал еле слышно.

Держа его в ладонях, я помчалась в живой уголок. Татьяна Александровна уже пришла и разбирала вещи. Когда я влетела в комнату, она подняла глаза:

— К уточкам ходила? Как там малыши?

Держа на ладони утенка, я вкратце рассказала о судьбе его семьи. Как и ожидала, Татьяна Александровна не стала предаваться эмоциям.

— Значит, будем его выращивать, — сказала она. — Для начала его надо согреть… Приготовь-ка пустой аквариум!

Пока я отыскивала пластиковый террариум, устилала его дно фланелью и приспосабливала сверху лампу, отобранную у аквариумных рыбок, Татьяна Александровна согревала утенка там, куда я не догадалась спрятать его сразу, — за пазухой. В тепле он оправился окончательно и, когда его высадили под лампу, привстал на слабых ножках и пискнул, растопыривая крылышки. Потом попробовал сделать шаг, но споткнулся и упал.

Мы склонились над ним. Прочие животные мгновенно были забыты.

— Бедненький, — пожалела его Татьяна Александровна. — Он есть хочет… У нас оставалось еще яйцо?

— Половина. Хотела утром всем дать…

— Вот мы и съедим! — Она обращалась теперь к утенку, осторожно беря его на руки. Он уже оправился настолько, что встретил ее протестующим писком.

До конца рабочего дня мы то и дело отвлекались, чтобы заняться утенком. Он либо сидел под лампой, либо у кого-нибудь на руках. К концу дня он настолько привык к человеку, что после работы Татьяна Александровна взяла его с собой домой.

До конца недели она по доброй воле превратилась в сиделку. По ее собственным словам, она дома даже гладила белье и готовила обед, держа птенца за пазухой, и оставляла его без присмотра только на ночь — но предварительно обложив со всех сторон грелками и бутылками с горячей водой. А когда она приходила на работу, утенок сидел под лампой или на рабочем столе.

За три дня неусыпного ухода он оправился, немного пополнел и, когда я видела его последний раз, это был уже довольно заносчивый утенок, твердо стоящий на пока еще тонких лапках, но уже умеющий требовать пронзительным свистящим писком.

К сожалению, мне не суждено было увидеть, как сын Нюты и Серого Шея вырастет и станет наконец ясно, утан это или уточка. Когда ему было четыре дня, Татьяна Александровна отправила его в деревню — туда, откуда полгода назад она привезла Малышку. Там как раз вывела птенцов одна из уток, и наш утенок пополнил ее выводок. А сама Татьяна Александровна вскоре уволилась, и проследить за взрослением малыша стало некому. Остается надеяться, что он благополучно дожил до зрелости.

Что касается его отца, Серого Шея, то, оставшись один, он заскучал и утешение нашел в неумеренной еде. Кончилось тем, что он отъелся настолько, что с трудом мог двигаться, и закончил свою жизнь так, как и следовало всякой хорошо откормленной домашней птице — на праздничном столе.

Глава пятая

Кроличья свадьба