Дочь того самого Джойса - Аннабель Эббс

– Я тебе не верю.

Я крикнула водителю, чтобы он остановил автомобиль, но он меня как будто не услышал. И кажется, только набрал скорость. Я рванула дверцу, но Джорджо был к этому готов. Он притянул меня к себе и прижал мою голову к своей костлявой груди.

– Тебя нельзя было выпускать из «Мезон де санте», – холодно и бесстрастно произнес он. – Сцена, что ты устроила на вокзале… потом четыре дня молчания после празднования твоей так называемой помолвки… половину времени ты проводишь в кровати, отказываясь разговаривать, а в остальное время бесишься, и тебя совершенно невозможно вразумить. Я знаю, что на прошлой неделе ты дала маме пощечину. Как будто недостаточно того, что ты швырнула в нее стулом! Даже Алекс считает, что у тебя не все в порядке с головой. Иначе зачем ему было выпрыгивать из окна? Только чтобы улизнуть от тебя! – Он сделал паузу и еще крепче впился в мои запястья. – В отличие от отца я не верю, что безумие можно излечить. И я не допущу, чтобы ты сходила с ума на глазах моих друзей и знакомых и моей семьи. Я не допущу, чтобы ты позорила наше имя, имя матери, имя отца! Этого не будет!

Он снова отвернулся к окну, не отпуская меня. Я посмотрела на своего родного брата, теперь моего тюремщика, и что-то холодное и скользкое проползло у меня по спине. И в самых темных закоулках памяти забрезжила какая-то мысль. Что-то из прошлого. И оно пугало меня больше, чем все остальное.

За окном пролетали деревья, дома, фонари, женщины с детскими колясками, мужчины с собачками на поводках, клумбы с тюльпанами. И мне казалось, что кто-то или что-то высосал из них все цвета и высосал весь свет из неба. Силы покинули меня. Я не могла больше бороться. Даже Она оставила меня. Я была пуста и измучена. Они отняли у меня все.

Единственная слеза скатилась у меня из глаза.

– Вы победили, – прошептала я. – Вы победили.

Джорджо отвез меня в «Л'Ай-ле-Роз», приют для душевнобольных. Там мне предписали пребывание в одиночной палате. Он подписал согласие на лечение, что означало – я потеряла статус взрослого человека и все свои права. С того дня я стала законной пленницей врача. С того дня только доктор мог определять, что мне делать. С того самого дня и до сих пор за мной следили, охраняли и запирали под замок.

Декабрь 1934 года

Кюснахт, Цюрих

– И после этого вы переходили от врача к врачу? – Доктор Юнг барабанит пальцами по последней странице моей рукописи.

– Да. Вы двадцатый. И у меня было двенадцать медсестер и восемь «компаньонок», как называет их баббо. А я называю их сторожами и шпионами. Почему у него такие грязные ногти? Что он делал? Полумесяцы черной грязи на каждом пальце… улыбаются мне, смеются надо мной…

– И никакого определенного диагноза, согласно словам вашего отца. – Доктор поправляет очки и хмурится.

– Нет. Так много диагнозов… Преждевременная деменция, гебефрения, шизофрения, сифилис, гормональный дисбаланс, циклотимия, кататония, невроз… и все эти уколы… ежедневные инъекции морской воды… инъекции сыворотки, изготовленной из тканей эмбрионов телят. И для чего?

– Одна вещь, с которой соглашаются все доктора, опять же согласно докладу вашего отца, – это ваше стойкое неприятие любых ограничений или лишения свободы действий. – Очки доктора снова сползли на нос, и он смотрит на меня поверх них.

– Я танцовщица! Все ли еще я танцовщица? Или художница? Или хоть кто-нибудь? Кто я? Насекомое? Заключенная… вот кто я теперь! И больше ничего…

Я замолкаю и отираю лицо руками. И в который раз натыкаюсь взглядом на красный шрам на большом пальце, сморщенный и ребристый. Доктор тоже молчит, и поэтому я продолжаю:

– Не давать танцовщице танцевать – преступление. Разве удивительно после этого, что я дошла до последней черты? Все эти смирительные рубашки, кожаные варежки, одиночное заключение, решетки на окнах, бесконечный звук поворачивающегося в замочной скважине ключа, все эти глаза, наблюдающие, следящие, проверяющие, подглядывающие, шпионящие…

– В самом деле. – Доктор Юнг смотрит в свои заметки. – Причем некоторые специалисты считали, что с вами все в порядке. Легкий невроз, по заключению одного. Никаких признаков психоза, по заключению другого.

– Доктора!

Я встаю и подхожу к окну. Какая я негибкая… каким неподатливым сделалось мое тело… я, выступавшая на самых известных сценах Парижа… я, танцевавшая с самыми знаменитыми танцовщицами мира… кто я теперь?

– Вы не возражаете, если я закурю трубку? – Он не ждет моего ответа, засовывает в рот трубку и попыхивает ею. – Я могу вас вылечить, мисс Джойс. Но только если ваш отец уедет из Цюриха. Нельзя форсировать процесс трансформации, но без этого мое лечение не будет иметь эффекта. – Дым вырывается из трубки завитками, похожий на виноградную лозу.

– Почему все всегда связано с моим отцом? С моим отцом, который вытянул кровь, высосал жизненную силу, энергию из всех нас, из всего, что его окружало. Даже сейчас он говорит, что это его дар, искра его гения передалась мне и воспламенила мой мозг. Какая ерунда!

Я отворачиваюсь от доктора Юнга и гляжу в окно, на маленькую пристань, к которой пришвартована его лодка. Снег валит сильнее, зависает над озером и проваливается в черную воду.

– Возможно, Джорджо запер вас в лечебнице, чтобы в некотором роде уничтожить отца. Удалив вас, он удалил его музу, источник его вдохновения. Несомненно, так бы сказал доктор Фрейд. Он назвал бы это «эдиповым комплексом». И это также объясняет, почему ваш отец сейчас испытывает такие трудности с работой. – Доктор шумно сосет трубку. Я поворачиваюсь к нему. Он невидящим взглядом смотрит в потолок.

– Все «льстецы» говорят, это я виновата в том, что работа над книгой никуда не движется. По их мнению, я отвлекала его и продолжаю отвлекать. Как же я ненавижу всех этих «льстецов»… как они благоговейно склоняют перед ним головы, пресмыкаются, раболепствуют…

– Ваш отец твердо намеревается вылечить вас. Он не желает принимать тот факт, что у вас психическое заболевание. Потому что если он с этим согласится, то должен будет согласиться и с тем, что он и сам страдает от того же. Но давайте вернемся к Джордже – Доктор разгоняет густую завесу дыма, которая скрывает нас друг от друга.

Да, Джорджо… двурушник, предатель, Иуда. Это он сдал меня врачам, это он провозгласил меня сумасшедшей, изменил мою судьбу. Но не ради того, чтобы лишить баббо его музы. О нет! Причина всегда крылась совсем в другом… Как