Рождение двойника. План и время в литературе Ф. Достоевского - Валерий Александрович Подорога

котором мы пребываем, соотносим с тем страхом перед действием, который вытесняется скукой повторения. Тогда миг выбора – единственно возможное решение, открывающее нам структуру экзистенциальной временности. Возвращающее нам время, которое может быть наполненным только благодаря нашей непрестанной активности в выборе. Время и есть то единственно интересное, что нас влечет к себе…

213

См.: Б. Дубин. Слово-Письмо-Литература. М., НЛО. 2001.

214

Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 8 («Идиот»). С. 150.

215

Там же. С. 152.

216

Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 6 («Преступление и наказание»). С. 345.

217

Встреча героя со своим подчиненным подается как новый и неожиданный опыт человеческого участия, который герой рассказа предвкушает как подтверждение могущества собственной власти. Однако последующие события не только не подтверждают служебную субординацию, но и выворачивают ее наизнанку. Этот шокирующий, «кошмарный» переход от встречи к скандалу явно нуждается в посредствующем звене – в диалогической форме, поскольку именно она сочетает в себе элементы встречи и будущего скандала.

218

М. Бахтин. Проблемы поэтики Достоевского. С. 38. С. 39–44.

219

Ср.: «Аналогичная ритуальная функция придается и порогу человеческого жилья. Именно поэтому он и обладает значимостью. Прохождение через порог жилья сопровождается множеством обрядов: перед ним почтительно раскланиваются или бьют челом, до него благоговейно дотрагиваются рукой и т. д. У порога есть свои „стражи“: боги и духи, защищающие вход как от злых людей, так и от дьявольских и других злых сил. Именно на пороге делаются жертвоприношения божествам-хранителям. Также на пороге в некоторых древневосточных культурах (Вавилон, Египет, Израиль) выносились приговоры. Порог и дверь непосредственно и конкретно указывают на разрыв в пространстве и именно в этом их важное религиозное значение, т. к. вместе они являются символами и средствами перехода». (М. Эдиаде. Священное и мирское. М., Издательство Московского университета, 1994. С. 24–25.)

См. также: М. Бахтин. Проблемы поэтики Достоевского. С. 291–293. Д. Арбан. «Порог» у Достоевского (Тема, мотив и понятие) – Достоевский. Материалы и исследования. Том 2, Л., 1976. С. 19–29.

220

В. Тернер. Символ и ритуал. М., «Наука», 1983. С. 169.

221

Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 6 («Преступление и наказание»). С. 5.

222

Там же. С. 388.

223

Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 13 («Подросток»). С. 101.

224

Там же. С. 125.

225

Там же. С. 126.

226

Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 13 («Как опасно предаваться честолюбивым снам»). С. 322–323.

227

Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 8 («Идиот»). С. 194–195.

228

Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 13 («Подросток»). С. 159.

229

Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 6 («Преступление и наказание»). С. 253.

230

Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 13 («Подросток»). С. 117–118.

231

Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 1 («Подросток»). С. 289.

232

Там же. С. 325.

233

Там же. С. 126–127.

234

Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 9 («Вечный муж»). С. 17.

235

Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 3 («Униженные и оскорбленные»). С. 208.

236

Там же. С. 209.

237

Там же. С. 372.

238

Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 2 («Неточка Незванова»). С. 255.

239

Л. Гроссман, пытаясь защитить Достоевского от ложных обвинений – что тот будто бы не имеет никакого интереса к «подражанию Реальности», просто-таки не умеет описывать, что видит и наблюдает, – делает весьма тонкое замечание, которое, как мне кажется, опровергает его собственную «защиту»: «Описание впечатления предшествует зарисовке черт». (Л. Гроссман. Творчество Достоевского. С. 117.) Да, дело не в том, чтобы просто дать описание и забыть о нем, а в том, чтобы это описание, с его мельчайшими мимическими и пластическими элементами, продолжало действовать в романе, развертываться в других деталях, совпадать с ним или получать новое направление. Достоевский не видит в облике своих персонажей никакой особой реальности, они фиктивны и повторимы, вот почему все его персонажи легко составляются в типы, переходя из романа в роман.

240

Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 11 («Бесы»). С. 19.

241

Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 6 («Преступление и наказание»). С. 212–213.

242

Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 1 («Господин Прохарчин»). С. 249.

243

Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 2 («Неточка Незванова»). С.184.

244

М. Бахтин учел оппозицию тишины и молчания. Но, как мне кажется, эта оппозиция не совсем применима к литературе Достоевского. По сути дела, тишина есть элемент Реального, в то время как молчание (относящееся к человеческому молчанию) есть элемент диалога (общение двоих). Речь или беседа может перемежаться тишиной и молчанием; если молчание все-таки относится к тем ценностям, которые значимы в ходе общения, то тишина имеет смысл только в случае создания эффекта присутствия. Если так можно сказать – тишина миметична, в то время как молчание антимиметично. (М. Бахтин. Эстетика словесного творчества. М., «Искусство», 1979. С. 337–338).

245

Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 14 («Братья Карамазовы»). С. 224–241.

246

Эта притча, по мнению большинства критиков, – ключ к его творчеству (не случайно ведь, что она удостоилась столь многих комментариев и толкований). Литература Кафки давно не литература в том привычном смысле, в каком мы говорим, например, о классических образцах литературы немецкого экспрессионизма. Войдя в состав реального сновидческого опыта 20-го столетия, она стала тем странным зеркалом, которое вместило в себя