Феномен Солженицына - Бенедикт Сарнов

(Там же. Стр. 187)

«Дотации», о которых идет тут речь, были, конечно, солженицынские. Но – не только. Однако и за теми, что шли не прямо от него, тоже стоял он.

Первый серьезный спор... произошел в начале 80-го, когда Никита сообщил, что нам «кажется, удалось» получить постоянную субсидию для издательства – 70 тысяч долларов в год (на то время – 350 тысяч франков). Причём она будет приходить в виде наличных денег. Постоянство и форма дотации совершенно однозначно указывали её источник (крупные суммы наличными выдают лишь стратегические службы, имеющие свои секретные фонды и предпочитающие не оставлять следов), понятно было и каким образом её «удалось получить». В ответ на выраженное мною сомнение, стоит ли связывать себя с такой организацией: ведь за всё придется когда-нибудь платить и ещё неизвестно чем, – Никита неожиданно резко вспылил: «Что вы все морализируете? Думаете, мне приятно встречаться с этими людьми? Если я стал это делать, то лишь для пользы издательства»...

Продолжать спор смысла не имело... Никита явно начинал какую-то иную – свою или, скорее, солженицынскую игру, и в ней мы уже не были соратниками и единомышленниками... А сама игра далеко выходила за пределы издательства и круга вещей, с ним связанных...

(Там же. Стр. 184–185)

В том, что условия этой новой игры (включая и получение субсидий из секретных фондов «стратегических служб») диктовались «вермонтским обкомом», не могло быть ни малейших сомнений. Да это особенно и не скрывалось.

В том же восьмидесятом необычайно усилилось влияние Вермонта на направленность и даже на сам отбор журнальных и издательских рукописей. ИМКА все круче забирала вправо, уходя от идеалов вселенских к ценностям национальным, а «советы» Александра Исаевича уже стали напоминать едва скрытую цензуру.

С этим, а по сути – все с тем же вопросом о независимости издательства связан и второй всплеск, переводивший обычный спор с Никитой в совершенно иную плоскость. Как-то раз, весной того года, сидя в гостиной дома в Villebon-sur-Yvette, я заметил, что ни Достоевский, ни Толстой, будучи великими писателями и постоянно публикуясь в «Отечественных записках», все-таки не определяли политики журнала, и что, двигаясь в нынешнем направлении, мы рискуем серьезно сузить и круг авторов, и круг читателей, сделавшись слишком ангажированными, причём в сторону совершенно очевидную и далеко не для всех приемлемую. И тут Никита буквально взорвался, необычайно резко и запальчиво ответив, что ангажированность – вовсе не порок, равно как и объективность – ещё не добродетель, а присутствовавший при разговоре его старший сын Данилка с отроческим простодушием спросил: «Ну, а если не Солженицын, то кто же тогда? Все равно лучше никого нет...» Никита, очень довольный вмешательством сына, его немедленно поддержал: «Да, кто же ещё? Назовите...» Мысль о том, что у ИМКИ своя традиция, свой путь, и лучше следовать ему, нежели становиться в кильватер кому угодно, в том числе и любому «великому», – даже не рассматривалась. По-видимому, окончательный выбор – и идейный, и материальный – был уже сделан...

Перспектива развития издательства обозначилась предельно чётко. Дело ещё не доходило до гротеска, как это случится несколькими годами позже, когда магазин, например, откажется принимать к распространению книгу Войновича «Москва, 2042» за слишком явную схожесть одного из героев романа с Александром Исаевичем. Но все шло к тому, и в одиночку изменить наметившуюся тенденцию я был не в силах, более того, ощущал ceбя уже вполне лишним элементом в этой новой, возникающей на моих глазах системе. Идеология её, равно как и солженицынское дидактическое понимание истории, были мне абсолютно чужды. Стремление сделать ИМКУ вполне независимым, стоящим на собственных ногах издательством – после подключения к «американскому денежному крану» выглядело смехотворным.

(Там же. Стр. 185–187)

Тут вроде получается некоторая неувязка.

Смена идеологии, значит, была определена подключением к «американскому денежному крану». А идеология, оплаченная этими американскими деньгами, была солженицынская .

Почему? С какой стати?

Не может же быть, чтобы и американские спецслужбы, имеющие свои секретные фонды и ведающие их распределением, должны были подчиняться директивам, исходящим из «вермонтского обкома»?

Подчиняться, конечно, были не должны.

Но к исходящим оттуда мнениям (была такая советская чиновничья формула: «ЕСТЬ МНЕНИЕ») прислушивались. И с ними считались. В решении не только идеологических, но даже и кадровых вопросов.

Помню, как в припадке ипохондрии Володя Максимов жаловался: на что уж, дескать, прекрасный человек и светоч демократии Андрей Дмитриевич Сахаров, а попробуй под него достать денег – никто ведь ни гроша не даст, а вот под Солженицына, при всем его национализме и антизападничестве, – сколько угодно. Почему?!! – Володя откровенно не понимал ситуации и до чёрных запоев страдал от несправедливости мира)...

По-видимому, самое время сказать несколько слов об упомянутом наступлении Вермонта на сложившуюся систему эмигрантских институций. Отношения с «третьей» эмиграцией у Александра Исаевича были достаточно сложными. Обвинив практически всех уехавших в дезертирстве и предав анафеме «демдвиж», Солженицын всячески подчеркивал свою неприязнь к самим принципам и идеям правозащитников, а тем более к идее свободы выезда из страны – что, естественно, не могло вызвать сочувствия в среде эмигрантов.

Соответственно воззрениям Александра Исаевича, следовало менять и всю систему контрпропаганды, построенной на совершенно чуждых ему началах. А для этого надо было прежде всего подчинить структуру, за неё ответственную, и затем решать «кадровые вопросы».

Насколько последняя идея претворилась в жизнь, судить не берусь, но в 1978–1981 годах Солженицыну действительно удалось поставить своих людей в немалой части русских культурных учреждений.

Ситуацию в ИМКЕ я уже описал. Начальником радиовещания на Восточную Европу был сделан Шекспир, а директором «Свободы» – Джордж Бейли. Наконец, Зинаиду Шаховскую, отправленную на пенсию, сменила Ирина Алексеевна Иловайская. Весной 79-го она приезжала из Вермонта в Париж знакомиться с редакцией, а осенью уже приступила к работе.

(Там же. Стр. 173–174)

Чтобы убрать с поста главного редактора не шибко влиятельной эмигрантской газеты Зинаиду Шаховскую и поставить на её место Ирину Иловайскую (до того работавшую его секретарём), довольно было магии имени Солженицына и его политической воли. Но чтобы поставить своих (пусть даже не своих, просто угодных ему) людей на должности директора радио «Свобода» и начальника радиовещания на Восточную Европу, одних только этих рычагов было недостаточно. Тут нужно было задействовать какие-то другие механизмы.