Мятежное хотение (Времена царствования Ивана Грозного) - Евгений Сухов

Ласков был со слугой Иван Васильевич.

Малюта Скуратов не все рассказал государю. Вчера вечером одна из боярышень раскидала опилки по дворцовому саду, в тех самых местах, где любила гулять Мария Темрюковна. Уже в Пыточной, под плетьми, она призналась, что хотела навести порчу на царицу и что уже целый месяц забрасывает ее следы белым песком, когда ты выходит к Благовещенскому собору.

Царице и вправду занедужилось в последний месяц, и теперь Малюта не сомневался в той, что волхвование не прошло бесследно.

Никитка-палач с пристрастием допрашивал боярышню, и после каждого удара на теле девицы оставались следы от двенадцатиперстной плети.

Боярышня рассказала о том, что кроме нее порчу на царицу наводили еще три девицы и одна ближняя мамка, бабы подкладывали свои волосья ей под постелю, шептали заклинания на свечах и кололи иглами восковые фигурки.

А тут еще истопник объявился, что дежурил под дверьми у царицы, верные люди приметили, что держал он в руках лягушачий скелет, а это неспроста!

Малюта Скуратов пошел в Пыточную, где заплечных дел мастера, утомленные долгим днем, тихо попивала прохладный квасок. В Пыточной было зябко, несмотря на пылающий костер и жаровню, толстые стены с жадностью впитывали в себя тепло, отдавая взамен холод.

Никитка-палач был потомственным мастером заплечных дел. Москва еще помнила его отца, высоченного и дохлого на вид старика, у которого кости выпирали во все стороны так, как будто он не подозревал о существовании пищи или постился, по крайней мере, года полтора. И было странно смотреть, как закопченный и высушенный, словно вобла, старик легко размахивал топором, как будто это была ложка, а не пудовое орудие.

Старый мастер рубил головы несколько десятилетий кряду, и если бы их выставить через версту все, то наверняка они сумели бы опоясать едва ли не всю Россию.

Но к старости старик начинал слепнуть и вызывал смех у собравшегося народа, когда удар приходился мимо склоненной головы, отщепив от колоды огромную занозу. А иногда до рубал узника несколькими ударами, как это делает неопытный мясник, прежде чем повалит животного.

Вот тогда старый мастер и обратился к государю, чтобы отпустил его с миром на покой, дал бы за службу небольшое поместье, где можно было бы коротать денечки и считать кур; а если нет… хватит и полтины в месяц, чтобы пить квасу и быть по воскресеньям пьяным.

Однако государь отпускную не давал до тех пор, пока мастер не подыщет замену.

А это оказалось самым трудным — не шел народ в заплечных дел мастера! Не могли его прельстить ни большой оклад, ни обещание пожаловать поместьем близ Москвы. Не было охотников! И старый мастер сослепу продолжал обрубать носы и уши приговоренным, проливая тем самым их страдания.

Каждый день глашатай с Лобного места объявлял о том, что государь призывает на службу заплечного мастера, но толпа оставалась равнодушной к воззванию царя.

Вот тогда старый мастер и обратился к сыну;

— Пойми меня, Никитушка, на отдых мне нужно, стар я совсем. Того гляди, сослепу тяпну себя по ноге, и не поместья тогда мне не надо будет, не полтины к празднику! А ты не робей! В государстве всякая работа полезна. А ко всему еще и почет великий! Всякий тебя в Москве знать будет, шапку перед тобой ломать станут, как перед думным чином. А сам ты, кроме как государя, и знать никого не должен. Бывало, ходит боярин, задрав голову, а потом на плахе ее оставит. Вот такова жизнь!

Полгода Никитка при отце был в подсобниках: подкладывал хворост в огонь, помогал скручивать изменникам руки, а потом дорос до того, что стал рубить головы самостоятельно.

Никитка, в отличие от отца, был неимоверно толст и величав, а когда взбирался на помост, то доски трещали так, как будто проклинали судьбу. На помосте, рядом с дубовой колодой, он выглядел как артист, исполняющий основную партию. Он возбуждался от пристального внимания толпы: ликовал и смеялся, горевал и плакал. Своим талантом палача он делал второстепенными стоящих на помосте обреченных, затмевал даже царя, восседающего на троне. Многие московиты приходили на казнь для того, чтобы специально посмотреть на Никитку-палача и услышать его жестокую остроту, которая будет потом гулять по Москве, подобно бродяге, будет заходить в каждый дом, в кабаки и осядет в горницах и светлицах целомудренных боярынь.

Услышат первые ряды меткое словцо, оброненное палачом, заликуют мужики, дивясь, и волной, словно от камня, брошенного в воду, разнесут шутку на потеху во все стороны.

А язык у Никитки-палача был богат: детину с толстой шеей он упрекал в том, что топор не сумеет осилить такую крепость; про тонкошеего молвил, что топор здесь ни к чему и куда сподручнее перешибить его соплей.

Площадь гоготала так, что, не зная о том, что здесь состоится казнь, можно было бы подумать, что в стольную забрели заезжие скоморохи и поставили себе цель задушить всех собравшихся смехом.

И совсем неожиданно, под громкий хохот толпы, Никитка-палач опускал топор на осужденного, гоготанье не умолкало даже тогда, когда заплечных дел мастера сгребали кровавые обрубки в корзину.

Никитка-палач был такой же достопримечательностью Москвы, как двуглавые орлы на шпилях башни или как толпа нищих, выпрашивающая подаяние по воскресеньям у Чудова монастыря, или как зимний базар на Москве-реке, как колокольный звон, который каждый день созывал на заутреню, и каждому приезжему показывали толстую фигуру палача; не забывали знакомить с Никиткой и иноземных послов, которые обычно после такой встречи становились намного сговорчивее.

Прямо под Гостиной комнатой был лаз, который начинался низенькой чугунной дверью, спрятанной в самом углу, и уходил так далеко под землю, что Скуратову всякий раз думалось о том, что он выводит к котлам чертей. И только попутав по каменным тоннелям, верилось, что это не преисподняя, а еще один город, который был спрятан поглубже от людских глаз, где великими князьями были заплечных дел мастера.

По обе стороны от тоннелей были комнатенки, где томились узники, многим из которых уже никогда более не увидеть света. Комнаты дышали зловониями, были темны, и только стоны в тяжкое дыхание показывали, что здесь томятся люди.

Раз в день тюремщики оглядывали темное царствие, обходили дозором бесконечное число комнат и, выпотрошив из казематов мертвецов, складывали их в одну большую кучу, а потом, привязав камень покрепче, сбрасывали в Москву-реку.

Ни отпевания, ни погребального колокола.

Пыточная была просторная, ярко освещалась факелами. В центре комнаты дыба, а веревка такова, что может выдержать и двадцати пудового детину; в углу тлел костер, над которым крепилось огромное бревно, служащее ложем для обреченного, и заплечных дел мастера вращали гигантский коловорот, поджаривая свою жертву, как если бы это была разделанная баранья туша.

На одной из стен была закреплена лестница, к которой привязывали жертву, растягивая ее при этом веревками в разные стороны так, чтобы выскакивали суставы. У самого входа на огромном столе лежало с полдюжины клещей — от самых маленьких до неподъемных; гвозди, кинжалы, шипы, металлические колодки с впаянными в них гвоздями, сковороды и даже металлическая корона, которой венчали особенно несговорчивых.

Часто Никитка-палач сам допрашивал осужденных, а это ему было куда интереснее, чем по приказу дьяка вбивать в стопы непутевого разбойничка гвозди. Никита подходил к допросу со знанием: долго водил татя по коридорам, заставлял вслушиваться в крики, которые доносились едва ли не из каждой комнаты, а потом приводил в главную свою резиденцию — Пыточную.

Разговаривал Никитка всегда неторопливо, никогда не повышал голоса и всякий раз улыбался, когда замечал, какой трепет на татя наводили клещи и металлические скалки.

Чаще дело до пыток не доходило, но уж если случалось, то тут Никитка показывал все свое умение, пробуя на бедняге едва ли не все имеющееся у него снаряжение.

В этот раз доискиваться должен был Малюта Скуратов. Думный дворянин неделями мог не вылезать на поверхность, он сам казался порождением подземных сил. Эдакий князь тьмы!

Малюта хозяином вошел в Пыточную, строгим взглядом заставил пригнуться Никитку, и палач, разглядывая носки сапог, на всякий случай прочитал спасительную молитву.

— Где же этот супостат, что царицыной смерти желал, Никитушка?

— Приведите злодея! — распорядился Никитка-палач.

Через минуту два подручных ввели в Пыточную мужичонку. Настолько слепенького, что было удивительно, в чем держится у него душа.

Хмыкнул неопределенно Малюта Скуратов.

— Я-то думал, что приведут злодея ростом сажени в две, под самый потолок! У которого вместо кулаков по булыжнику… А это и не тать… а комар какой-то!

Заплечные мастера загоготали, и хохот умолк под самым потолком, гулко спрятавшись в углах, распугав при этом паучихе семейство.