Огневица - Анита Феверс

выданной Итриде взамен безнадежно испорченной в Сердце-скале. Медленно-медленно Итрида опустила руку. Холодный воздух выбивал слезы и заставлял щуриться, отчего бродяжница становилась похожей на кочевников-аваров, облюбовавших для своих медовых рысаков северные степи. Золотистым скакунам нужен был простор – и совсем не такой, как тот, что сейчас окружал Итриду.

Сморгнув слезы, она шагнула вперед, но покачнулась. Из-под сапога вниз полетела горсть мелких камушков. Звука от их падения Итрида не дождалась и прижалась взмокшей спиной к холодной скале. Бродяжнице вдруг расхотелось умирать – только не так, не разбившись об острые зубы гор.

Итрида подняла руку и развернула ладонь. Огненная волчица с радостью убивала, наполняя Итриду ворожбой, которая и дейвасов, верно, могла удивить. Но простые вещи – затеплить свет, развести костер – не давались горе-огненосице. Только оружие калить могла, и то, как думалось Итриде, лишь потому, что волчица чуяла в стали такую же погибель, какой была сама.

Впервые за все время, что Итрида носила в себе огонь, он вспыхнул легко, послушно повинуясь ее желанию. Узкий лепесток пламени горел ровно и бездымно, не обращая внимания на беснующийся ветер. Этому колдовству не было дела до навьих чар. Ведь всем известно, что горные ветра – одно из обличий самовил, а Орлиное гнездо находилось слишком близко к владениям воздушных ведьм, чтобы те не чуяли чужаков. Впрочем, из головы и сердца Итриды на одно бесконечно прекрасное мгновение исчезли мысли и о самовилах, и о холоде, и даже о Даромире и том, что сотворил несносный шехх. Она недоверчиво посмотрела на пламя, а потом осторожно приподняла ладонь повыше. Рыжий лепесток не дрогнул.

Итрида огляделась. Повсюду, насколько хватало глаз, раскинулись горы. Они переливались всеми оттенками зеленого, словно были целиком выточены из смарагдов, и Огневица застыла, вбирая в себя их колдовскую красоту.

Тропинка шириной не больше двух стоп вела куда-то в сторону от выхода. Итрида пошла по ней, вжимаясь в скалу всем телом и слепо шаря пальцами в поисках выступов, за которые можно было бы зацепиться. Идти оказалось недалеко: всего полтора десятка шагов, и тропка растеклась, превратившись из узенького ручейка в широкую круглую площадку. Посередине была выдолблена яма, в которой лежал заготовленный чьими-то заботливыми руками хворост. Огниво и кресало нашлись неподалеку, прижатые камнем. Итрида ощупала всю скалу, к которой прилепилась площадка, и ее поиски увенчались успехом: небольшой чугунок и пара теплых шерстяных одеял оказались спрятаны в тайничке, приваленном – кто бы мог подумать – снова камнем. Чугунок бродяжница трогать не стала, а вот в одеяло завернулась.

Ветер здесь был гораздо тише: от него не слезились глаза и не болела кожа, которую прежде его порывы рассекали едва ли не до кости. Крепче сжав края одеяла, Итрида добрела до края площадки и села. Подумав, бродяжница свесила обе ноги в пропасть, вяло удивляясь, что не чувствует ни толики того страха, что должна бы.

Итрида легла на спину, уложив затылок на камушек, словно на подушку. Чем быстрее согревалось тело, посылая колючий жар в кончики пальцев на руках и ногах, тем холоднее становилось на душе. Бродяжница не моргая смотрела в безбрежное черное небо, такое близкое, что ей начало казаться, будто она летит. По ее вискам пролегли две влажные полоски, быстро заледеневшие на ветру. Вяло подумав, что надо бы все же затеплить костер, девушка моргнула несколько раз, возвращая четкость россыпи звезд, укутавшихся в маленькие пушистые, точно соболиные шкурки, облака. Итрида подняла руку и посмотрела на знакомые созвездия сквозь растопыренные пальцы. Под большим – Гончие. Под средним – Любовники. Гусиная дорога пересекает запястье, как мерцающая белая лента. А Две Стрелы торчат из указательного пальца, словно возмущенные таким неуважительным обращением…

Облака наплывали друг на друга, сплетались и расходились в стороны, вытягиваясь в длинные рваные лоскуты. Чем дольше Итрида на них глядела, тем явственней ей виделось, что небо вовсе не плоское, как отрез бархата, брошенный на стол. Оно было круглым, точно весь мир накрыли перевернутой чашкой из драгоценного летавийского стекла.

Чем дольше Итрида смотрела на слои небесного стекла, тем более маленькой и хрупкой казалась себе по сравнению с этой прекрасной бесконечностью. Она словно бы становилась меньше, исчезала, таяла, превращаясь в пылинку, и вместе с ощущением тела исчезала и глубокая острая боль, заменяясь чем-то вялым и тусклым. Дыхание взлетело вверх и затерялось меж звезд.

Итрида услышала скалу: мерное биение воды под ее каменной кожей и топот лапок зверушек, слепых от рождения, ведь там, где они обитали, глаза были ни к чему. Бродяжница почуяла запах сырой пыли, влаги, студеной и сводящей зубы. Вонь летучих мышей. Сухой горячий аромат летних трав, поднимающийся из котелка, в котором кто-то помешивал кленовой ложкой готовящийся взвар. И нигде, нигде в бесконечности этих запахов и звуков не было ее самой…

– Я слышал, девушкам нельзя долго лежать на холодном.

Въедливый голос вдребезги разбил желанный покой. Сознание вернулось рывком, будто притянутое на веревке, и тут же Итрида ощутила жесткий камень, люто холодящий спину даже через одеяло, затекшие руки и ноги, пляшущие зубы, выбивающие громкую дробь, и сердце. Оно набирало ход неохотно, и с каждым ударом возвращалась память, а с нею – боль.

– Зачем ты пришел, Болотник? – прохрипела Итрида. Глаза заслезились из-за того, что она долго держала их открытыми, и Итрида зажмурилась. Что-то звякнуло, ее лицо обдало теплом, а опущенные веки вспыхнули изнутри красным.

Огонь затеплил.

Уютное потрескивание подтвердило ее догадку.

– Разве это не мое испытание?

– Ах да, об этом… Я соврал.

– Я хочу, чтобы ты ушел прочь.

– Не раньше, чем отдохну перед дальней дорогой. Тропу к этому Столу прокладывали явно не для людей.

Огневица и дейвас ненадолго замолчали.

– Марий, – тихо позвала Итрида. – Почему ты не прислал Бояну или Храбра?

– Решил, что мое лицо несет для тебя меньше воспоминаний. Ведь ты не со мной четыре весны ела с одного ножа и спала у одного костра.

Снова звяканье. Короткое бульканье. Шипение и треск кормящегося огня. Тонкий плач ветра. Такой же тонкий, как удар, который нанес дейвас Итриде ее же словами.

Итрида горько изогнула губы и приподняла ресницы. Почему-то она ждала, что Марий сядет возле очага, но он расположился рядом, едва не касаясь ее бедром, и так же свесил длинные ноги в пропасть. Болотник задумчиво смотрел в небо, медленно заливающееся черничным соком пока еще далекого рассвета. Одной рукой он опирался о камень позади себя, в другой была зажата пыльная бутыль, из которой Марий изредка отпивал глоток-другой.

– Так я верно рассудил? – спросил дейвас, не повернув головы.