СССР-2061. Том 9 - СССР 2061

— Лешка! Мощность на двадцать пять, нижняя строчка на тачскрине!

— Готово, пап! — моментально отозвался тот.

— Что с лицом? — он вспомнил длинную царапину на щеке.

— С велика полетел. На Земле убился бы нафиг…

— Аварийщики? Не высовывайся, там сиди!

— Бегут, у них поломалось все. Вручную тащат…

— Мать?

— Я сказал – у аварийщиков буду. Они закрылись.

А аварийщикам сказал, что к маме, подумал Михаил. А сам сюда, стервеныш…

Это была последняя четко оформленная мысль. Потом времени для подобной роскоши уже не осталось. Такое бывает со многими – когда по обледенелому серпантину гонишь зимней ночью «черепаху», чтобы доставить бригаду к больному; когда переваливаешь тяжелую машину из «кобры» в разворот Хербста, ловя в прицел ракету, идущую на пассажирский лайнер; когда, обернувшись на слабый детский вскрик, не бежишь, а летишь по трещащему льду к черной полынье – как правило, тоже не бывает времени для мыслей. Вот и сейчас была лишь сумасшедшая эквилибристика, жонглирование перегретыми стержнями, были постоянные хлопки над головой, был за километры слышный рев воздушного завода, всей своей мощью пытавшегося компенсировать потерю атмосферы. Михаил угадывал уже не мозгом – интуицией наиболее опасные сборки и дергал их вверх, меняя местами с чуть менее раскаленными. А когда рук стало не хватать, то не удивился, увидев на раскладке планшета еще две маленькие кисти. Только чуть отодвинул сына плечом, загораживая его собой от самого пекла. Человек, в основном состоит из воды, а вода хорошо поглощает нейтроны.

Холодный воздух мешался с теплым, бешеный ветер в свете фонарей закручивал дождь причудливыми спиралями, гнал его то горизонтально, то даже снизу вверх, а однажды картечью хлестнул по колонне реактора – и по их спинам – короткий заряд града. Они играли в четыре руки уже крещендо, но остаточного тепла накапливалось все больше, и вопрос конца был лишь вопросом времени. Рано или поздно повышение температуры вырубит управляющие контуры, сборки расплавятся за долю секунды и стекшийся в опасную геометрию кориум полыхнет невидимой вспышкой самопроизвольной цепной реакции. И как лопнет небо над поселком они уже не увидят. Но пока надо было держать купол – наверняка не все успели добраться до укрытий и наверняка часть убежищ утратила герметичность после толчка…

Огромная фигура в тяжелом скафандре отшвырнула их в сторону, и, дернув за рукоятку принудительного сброса защиты, убила реактор.

Возвращаться в реальность было непросто. Михаил медленно огляделся – на площадке горели фонари, суетились люди. Аварийный генератор торчал между умершими эмиттерами и от него тянули во все стороны кабели. Дождь и ветер прекратились моментально, будто их выключили – да так оно и было. Только звезды пока закрывала слабая дымка конденсата.

Аварийщик поднял щиток шлема. Михаил знал его, но сейчас не вспомнил бы имя и под угрозой расстрела.

— Много схватил, Сергеич?

— Не считал. — Хрипло отозвался Михаил.

— Отойдите, оба. Гамма фонит сильно, вам хватит уже на сегодня.

Михаил послушно отошел на несколько метров по раскисшей земле. Навстречу ему шагнул Лешка.

— Пап, что?.. Все?..

— Все, — отозвался он и тогда Лешка ткнулся в него лицом, крепко прижавшись. А у Михаила руки висели плетьми и не было сил ни обнять сына, ни – что было грамотнее – оттолкнуть.

— Отойди, Лешка, — все же сказал он. — Я же излучаю. Наведенная активность… Но тот лишь прижался сильнее, невнятно проговорив:

— Плевать… И вдруг отшатнулся сам, согнулся и его вытошнило.

Михаил придерживал сына, мучительно морщась от его рвотных спазмов, но потом планету наклонили и они вдвоем повалились в холодную грязь. В глазах стремительно темнело. «Сетчатка», отстраненно подумал он. Сознание ускользало, куда-то делся из его рук Лешка, закачались под спиной носилки, звеняще гудел впереди мотор «черепахи». Высоко-высоко над головой кто-то с жестким и властным голосом рубил в ком:

— Челнок к экстренному старту. Из центральной – радио на Фобос, задержать грузовик. Знаю, что американский. Форс-мажор, гарантирую оплату. Пусть отстреливают груз и считают оверсан к Земле… А кто-то подальше, тихий и неразборчивый, шелестел на грани слышимости:

— Безнадежно… Может, хоть мальчика успеем…

«Да уж, подумал он, падая в темноту, мальчика успейте, будьте любезны…»

В реанимацию не пускают посетителей. Будь ты самый близкий или совершенно посторонний, приперся просто так или по вопросу жизни и смерти – за отъехавшей створкой тамбура тебя встретит непробиваемо-доброжелательный медбрат и… Короче, ты не пройдешь. Эту традицию, с упорством достойным лучшего применения, поддерживают все клиники страны. А ведь первое, что ему захотелось, когда стало хоть чего-то хотеться – это увидеть своих. Да, увидеть – глаза сумели спасти. Но на вежливые просьбы следовали ласковые увещевания, на жесткие требования – рациональные доводы, а когда он начинал скандалить – в капельницу добавляли снадобье, от которого мир становился розовым и дремотным. Он привык к капельницам, к канюлям в обеих подключичках, к постоянным щелчкам инъектора. К мерзкому ежедневному гемодиализу, к тому, что печень ломит от гигантских доз, не вводимого даже, а будто под давлением закачиваемого радиофага. Он привык к операциям – их было четыре. После четвертой костный мозг смирился, прижился и начал работать. Когда лечащий убедился в этом, был организован торжественный переезд на общую терапию – правда, в отдельную палату. Над головой плыли потолочные панели, шелестели шаги двух сестер, ненужно придерживавших штативы капельниц, когда кровать выехала из лифта двумя этажами ниже, бившее в огромные окна солнце ударило по глазам и он подумал: «Земля»…

— Ну какой уж вам космос, голубчик… — врач «косил» под земского доктора: Чехов, Булгаков, округлость фигуры, бородка, даже допотопные очки вместо коррекции.

— Какие реакторы?.. Мы вас, извините, с самого дна Гадеса вытянули. Или, если угодно, из райских врат в момент закрытия створок. Будьте уж добры, нашу работу уважать. Вам теперь южнее Питера показываться не стоит, да и тут лучше на солнышко не выходить, пока во всяком случае… Вот подлечим вас сейчас – и в санаторий на лето, в Карелию. И вы, и супруга ваша, и детишки…

— Где они? — голос был не его.

Афтозные язвы, из-за которых его приходилось вначале кормить через зонд, слава богу прошли, но язык пока еще не очень слушался.

— А здесь. — отозвался доктор. — с утра дожидаются. Пустим, конечно. У нас строго: на общий режим перевели – пожалуйте посетители, а раньше – ни-ни. — Он предостерегающе вскинул ладонь, — только сразу скажу: первый раз недолго. Да не огорчайтесь, теперь самое дурное позади…

Зоя не совладала с лицом, задрожали губы, расширились и намокли глаза, сломала лоб жалобная складка.

— Миша… Мишенька…

А он и сам знал, что не красавец. Не Ален Делон, скажем прямо. Хорошо еще не видны руки в стерильных «варежках» – невозможность даже нос почесать жутко отравляла жизнь. Что поделать – сожженные нейтронами ткани восстанавливаются очень медленно, будто, раз испытав такой ужас, предпочитают небытие возможности его повторения. По миллиметру в сутки прорастают с жутким зудом нервы, слой за слоем, аппликацией стволовых клеток, образуются новые мышцы и кожа… Неважно, главное целы глаза. Главное жив.

— Жив, Зоюшка, остальное пустяки… Эй, наследник, ты как?

Наследник послушно вышагнул из-за мамы. Одноразовый стерильный комбинезон нежной зеленью удачно гармонировал с цветом его лица. Отощал еще больше, полукружья под глазами…

— Не очень выглядишь, сын… Лешка шмыгнул носом.

— Ты уж молчал бы, пап…

— Знаешь, — почти спокойно проговорила Зоя, — на Большом карьере тогда три десятка работяг собрались, со второй обогатительной, почти вся смена. С женами, с детьми. Шашлыки там, дни рождения у кого-то. Если бы… Никто бы не добежал. Когда они про тебя узнали… В общем теперь у нас будет сколько угодно азота, кислорода и рудного концентрата.

— И челюсти наши никогда не будут праздными… — отозвался Михаил древней полузабытой цитатой.

— Зоя Ивановна, — позвал в полуотъехавшую створку доктор, — на секундочку, если позволите… И они с Лешкой остались вдвоем.

— Ну, ты как, малыш? Прежде за «малыша» он мог укусить, а теперь только слабо улыбнулся.

— Нормально, пап. Говорят, всего четыреста рентген было. Не возмутиться Михаил не мог.

— Какие рентгены?! Ты чей сын? Отца позоришь!

— Ну эти, — покладисто кивнул Лешка, — эти, как их… Рады. Четыреста рад…

— То-то же… Ну-ка подойди.

Лешка послушно подошел. Он держался молодцом, только в глазах дрожала, готовая прорваться слезами, жалость.