СССР-2061. Том 9 - СССР 2061

— Пап, ну ты же сам докладываешь по утрам: «поле стабильное, без флюктуаций». Пап, а это такие дырки, да? Дырки в поле? Слышали бы тебя физики… Нет, сынок, дырки – это уже все, это – в

убежище и носа не высовывать. А флуктуации – это изменения напряженности и структуры поля в ту или другую сторону. Ясно? Лешка покивал, но видно было, что ясно ему не все.

— Ладно, — сказал Михаил, — замнем. Ну, что сегодня будешь делать?

— Так, — сказал Лешка и посмотрел вверх. — Так, значит, посмотрим на Джуп, ребята говорят его сейчас хорошо видно… Потом будем разговаривать. Про марсиан, да. Потом чаю попьем… Потом еще поговорим… А потом – он зевнул – я на диван лягу, а ты меня курткой укроешь, и историю расскажешь…

— Все по полочкам разложил – значит, я остаюсь без чая, без куртки, и на полночи без бинокля… А скажи, отрок, что тебе дома под одеялом не спится? На нормальной кровати, а?

«Отрок» подъехал на своем кресле вплотную и потерся головой об отцовское плечо, подлизываясь.

— Ну-у, пап… Дома тоже хорошо, а иногда и тут можно… С тобой…

— Подхалим, — сказал Михаил растрогано. Тут зазвонил мобильный.

— Привет, — сказала Зоя. — Чудовище приехало?

— Приехало, рядом сидит, сочиняет программу на ночь. Как там малая?

— Дрыхнет, — сказала Зоя задумчиво. — Даже удивительно. Взрослеет, наверное… Слушай, Миш, ты его уложи там не очень поздно, а то в школу не поднять будет.

Михаил покосился на сына – тот с постным видом уставился на дисплей, но уши аж подрагивали от напряжения.

— разбудим, — сказал он, — у меня тут на улице пожарная бочка, вода поутру – самое то. Мертвый вскочит.

— Да, и на улицу его не пускай особо. Он, обормот, без куртки умчался, я поздно спохватилась… Слушай, а может он смотается туда-сюда? Я ему куртку дам, а тебе еще бутербродов?

— Нет уж, — сказал Михаил. — Нечего ему по ночам кататься. Здесь чего-нибудь найдем.

— И то верно, — согласилась Зоя. — Ну ладно, спокойно подежурить. Целую.

— Спокойной ночи, родная.

Он отбился, осторожно взял Лешку за ухо и повернул его лицом к метеопанели.

— Плюс шесть в куполе. Чем ты думаешь, вообще? Почему без куртки?

— Да ладно, пап…

— Что «да ладно»? Тот год из соплей не вылезал. Вот чихни только.

— Ага, — сказал Лешка невпопад, — не чихну. Забыл про куртку. Дома тепло, у тебя тепло, по дороге педали крутишь – тоже тепло… Пап, а давай правда сгоняю! Я быстро!

— Не сгоняешь, нечего ночью гонять.

— Ну почему? Километр же всего…

— Хоть сто метров. Пойми ты – это не Земля.

— Да здесь все искусственное, — возразил Лешка. — на Земле в сто раз опаснее. Ну что тут может случиться?

— Все, что угодно, — отрезал Михаил.

Сын примолк, покрутился в кресле туда-сюда (он и вправду был легковато одет – длинные шорты да футболка), потрогал подсохшую корочку на коленке.

— Вообще-то знаешь, пап, — проговорил он медленно, словно размышляя вслух, — ты прав, наверное. Я на велике сюда ехал – остановился на полпути. Темно, сзади холмы, поселка не видно, тебя тоже не видно. И будто совсем один. И звезды. Он вдруг зябко поежился и вновь прижался к отцу.

— Они, пап, другие совсем, не как у нас. Яркие такие и …безжалостные, как иголки. Ты не волнуйся, я буду осторожный.

Кода одиннадцать лет назад Михаил впервые взял в руки крошечный пищащий кулечек он не испытал особых эмоций; подумал с отстраненным недоумением: «сын» – и все. И тянулось это довольно долго. Было – чего греха таить – глухое раздражение, когда младенец будто из зловредности организовывал свой распорядок так, чтобы довести до кругов перед глазами двоих взрослых, когда полностью одетый перед прогулкой (перед зимней прогулкой!) карапуз сообщал что хочет писать, когда вдруг начинал капризничать и никак его не получалось утихомирить. Но постепенно, с первыми улыбками, с первыми корявыми словами, с беззубым заливистым смехом, в груди стал ощущаться теплый пушистый шарик. И очень скоро, осторожно высвобождая руку из цепких пальчиков, уснувшего после очередной сказки «с продолжением», сына он вспоминал себя трехлетней давности и неодобрительно морщился. Дальше – больше, смешной толстячок вдруг вытянулся и стал до немозможности самостоятельным первоклашкой, а потом вечно нестриженным (интересно, как это у него получается) тощим почти подростком, а шарик в груди рос и теплел. Бывало, конечно, что за колючесть и дурные пререкания не по делу хотелось влепить наследнику леща, но зато когда Лешка становился таким вот задумчиво ласковым – от нежности болело в горле.

— Да ты философ, — сказал Михаил без тени иронии.

— Философ, — согласился сын и выбрался из кресла. — Пойдем звезды смотреть.

Старина Джуп и правда был сегодня в ударе, даже простым глазом он виделся не точкой, а крошечной луной, а уж в окулярах стабилизированного сорокакратника плыл, чуть подрагивая, косо размалеванный, даже отсюда громадный шар.

Лешка восторженно сопел, слившись с биноклем, а Михаил, поглядев со стороны, вдруг почему-то вздрогнул от несообразности картинки: мальчишка в длинной, ниже колен, утепленной куртке, в раздолбанных кроссовках на босу ногу стоял на земле Марса под враждебным небом и смотрел в бинокль на чужие звезды. Был какой-то режущий контраст между его хрупкой беззащитностью и абсолютной беспощадностью окружающего мира. Сразу захотелось отвести в тепло, дать горячего и очень сладкого чая, потом укрыть понадежнее на диване и пусть он уснет и видит хорошие сны до самого утра.

— Пап, а Землю видно?

— Нет, — сказал Михаил, подумав. — Она от нас сейчас через Солнце.

— А далеко?

— Далековато. Примерно четыреста миллионов километров.

— Да…А поле совсем не мешает… Пап, а если оно пропадет?

— Ну Лешка, ну как же оно пропадет?..

…Терраформирование – дело небыстрое. Все воздействия планетарных масштабов отличаются планетарных же масштабов инерцией. Атмосферные заводы уже годы швыряли в пустоту углекислый газ – для создания парникового эффекта и кислород. Пески планеты являли собой смесь обычного кремнезема с оксидом железа с добавками окислов менее банальных металлов, по земным меркам – довольно качественная руда. Горячий кислород бил из пастей заводов, а рядом с ними росли черные терриконы сверхобогащенного концентрата, по сути – готового металла, побочного продукта процесса. Эти черные горы уже решили судьбу Марса – быть космической верфью человечества, планетой-заводом. Однако, температура и давление если и выросли, то пока за гранью погрешности измерений. До цветения яблонь было еще очень далеко, но люди не хотели ждать. Люди вообще не любят ждать, а позади у них уже была Луна, уже были опыт и отлаженная технология. Участок почвы накрывает невидимый купол защитного поля. Под ним, как под колпаком создается нормальная атмосфера, вытапливается и пускается в оборот вода, прогревается песок, путем непростых и недешевых процедур почва становится способной поддержать жизнь растений, теневыносливых, могущих выжить под карликовым солнцем. Потом появляются люди. Теперь можно жить в почти нормальных домах, ходить без скафандров, сидеть на траве – на земной осоке, здесь невысокой, жесткой как проволока, с непривычным красноватым оттенком. Можно даже купаться в карьерах с чистейшей и очень холодной водой. Хорошо, что на Марсе так много воды… А к тому, что под тобой, в нескольких метрах, гранитной твердости вечная мерзлота, а над тобой почти чистый вакуум – к этому привыкаешь быстро.

Люди отдыхали между вахтами, а потом рассаживались по вездеходам и уезжали на работу в ледяную пустыню – археологи, геологи, дежурные смены атмосферных заводов, строители дорог между куполами. Строители новых куполов. Зеленых пятен по экватору Марса становилось все больше. Годы показали абсолютную безопасность таких поселений и однажды чья-то жена, не желая год ожидать мужа, отправилась с ним, чтобы его, когда он вернется с вахты, и на Марсе ждал настоящий дом. Потом еще одна и еще. Потом прозвенел под фиолетовым небом ребячий смех, раздался первый крик новорожденного.

Купол, под вершиной которого смотрел на звезды мальчик Лешка, был далеко не новым и не самым большим – тот же Нью-Вашингтон, столица американского сегмента, построенный в предгорьях над богатейшими рудными выходами, раскинулся под сложной системой перекрывающихся куполов едва ли не на двадцать километров. Агломерация поселений Никель-пять в составе области Южный Сырт, жила под пятикилометровой полусферой. Восемь поселков, два завода, крупная база следопытов и геологов, бесконечные поля теплиц с гидропоникой. Несколько тысяч жителей.

— А если поле пропадет? — упрямо повторил Лешка.

— А если пропадет, — сказал отец жестко, — то там, — он ткнул пальцем вверх, — минус восемьдесят и полпроцента давления от нормы. И ноль кислорода. Если пропадет – всем, кто без скафандра или не в укрытии сразу конец. Да только никуда оно не денется. Здесь – центральная группировка эмиттеров, по краям пять малых полей, они держат периферию купола, мы – зенит.