У каждого своя война - Володарский Эдуард Яковлевич

Только выйдете на этап с подорванным здоровьем, а зачем вам это надо? Я же о вашем будущем думаю... Нет, чудак вы, право, сам себе — враг! И эгоист! О жене подумали бы, о ребенке! А то уперлись в какие-то призрачные идеи и себя губите. Да бросьте, все идеи — призраки! Для меня то призрак, что нельзя пальцами пощупать. И коммунистическая идея тоже, если хотите. Думали, я испугаюсь вам в этом признаться? А я вот не испугался, признаюсь — химера! Так, знаете ли, туманные дали! Сладкие мечты! Но только эти мечты, дорогой мой, заставляют народ двигаться вперед, работать, с врагом сражаться и строить, строить, строить!

Вы Достоевского, конечно, читали, не так ли? Так вот у него такая знаменитая фразочка есть: «Люди счастливы, покудова они строят дом, и счастье покидает их, когда дом построен». Каково сказано, а? Как раз про это мы и говорим! А вы, Сергей Андреевич, хотите это счастье у людей отнять, как же это бесчеловечно?! Призрак — он и есть призрак, и не надо его разоблачать! Так что, когда вы партийное руководство ругаете — в блокаду, видишь ли, они там пили и ели вволю, — вы же саму идею порочите. А как же! Партия и есть носитель этой идеи. Ну пусть призрака, какая разница! На кого вы замахиваетесь, милый? Дон Кихот вы мой засратый! И знаете, что я вам скажу, Сергей Андреич, если бы до войны, в тридцать пятом, шестом, седьмом, восьмом и так далее, мы не пересажали бы таких вот голубчиков, как вы, мы бы точно войну проиграли, в этом я не сомневаюсь. Я только думаю, что мало сажали — потому такие трагедии в начале войны и разыгрывались! Сажали, сажали, а началась война, сколько всякой сволочи вылезло! Сколько врагов и предателей! Вероотступников! Да, да, вероотступников, ибо коммунистические убеждения — это самая высокая вера! Девяносто шестой пробы вера, если можно так выразиться. Ну так что, Сергей Андреич, будем подписывать или еще в героя поиграем? Тогда я ребят позову, играйте с ними, а мне, право, надоело. И спорить с вами надоело. Н-да-а, мало мы вашего брата до войны ловили... Да и сейчас, признаюсь, мало ловим. Сколько еще вот таких философов по щелям сидит и всякую гнусь пишет! Ну что, вызывать ребят? Или подпишешь и в камеру пойдешь! Почему на «ты» перешел? Да надоело мне с тобой церемонии разводить, вот и перешел на «ты». Давай подписывай и пойдешь в камеру. Отдохнешь хоть, посмотри, на кого похож. А ведь завтра — опять на допрос. Подпишешь? Ну, слава богу, наконец просветление на вас снизошло, Сергей Андреич…

Много-много раз беседовал Ювеналий Антонович с Сергеем Андреевичем. Его били, потом беседовали, потом опять били... Именно этого боялся сейчас Сергей Андреевич — следователь Ювеналий Антонович «психанет» и вызовет «мордоворотов», и они начнут избивать, да, он боялся и сдерживал себя.

- Неужели рады? — спросил Сергей Андреевич, и Ювеналий, уловив насмешку, ответил удрученно:

- Усмехаетесь, я понимаю, понимаю…

- Да где ж я усмехаюсь? Просто спросил…

- Ладно, я не в обиде, — вздохнул Ювеналий Антонович. — Я же не раз говорил вам, что отношусь к вам с сочувствием и пониманием. Вы — не сознательный враг, а просто заблудший, ошибающийся человек. И я знаю, кто вам разные паскудные идейки в голову вбивал.

Вы здесь мучились, а он, голубь, на свободе жирует Но вот что я должен вам сообщить. Партия — великодушна к таким, искренне заблуждающимся, как вы, Сергей Андреич, и потому мы получили указание закрыть ваше дело…

Сергей Андреевич вздрогнул, ему показалось, что он ослышался. Был даже уверен, что ослышался. Затем совсем оглох на какое-то время, видел, как шевелятся губы Ювеналия Антоновича, как он таращит глаза, изображая сочувствие, уважение и бог знает что еще.

Сергей Андреевич наконец пришел в себя, проглотил шершавый комок в горле и спросил хриплым, чужим голосом:

- Простите... что вы сказали?

- Мы решили закрыть дело и отпустить вас, Сергей Андреич, на волю... к жене, ребенку, — приятно улыбнулся Ювеналий Антонович и вдруг встревожился: — Что с вами? Плохо? Что, сердце? Сейчас, сейчас, крепитесь! — Следователь нажал кнопку под крышкой стола, и в комнату вошел плечистый лейтенант.

- Врача, немедленно! — приказал следователь.

А у Сергея Андреевича перед глазами плыли зеленые и красные круги, и вдруг острая, обжигающая боль пронзила сердце, и он медленно повалился со стула.

- Врача! Быстрей, черт вас возьми! — орал Ювеналий Антонович.

Когда Сергей Андреевич пришел в себя, то был весь мокрый, словно его облили водой из ведра, хотя одежда была сухой. С лица катили крупные, как горох, капли пота. Он лежал на полу, а рядом, на корточках, сидел Ювеналий Антонович. Врач укладывал в металлическую коробку шприц и пустые ампулки.

- Э-эк вы как... — участливо говорил следователь. — Криз вас гипертонический шандарахнул. Говорил я вам, здоровье беречь надо. Но ничего, все обошлось, врачи у нас хорошие. Сами подниметесь или помочь?

Сергей Андреевич лежал, вытянувшись на полу, смотрел на серый потолок, на лампочку, свисавшую на голом шнуре, и не мог оторвать голову от пола, такой она казалась тяжелой. Он проговорил хрипло:

- Пожалуйста... повторите, что вы сейчас сказали.

- Э-эк вы какой непонятливый... — вздохнул

Ювеналий Антонович. — По распоряжению начальства дело ваше закрыто, уразумели? В архив сдается ваше дело. А вы — на свободу, значит, как говорится, с чистой совестью. — Он вновь рассыпался мелким смехом, похлопал Сергея Андреевича по груди. — Ну, давайте-ка, помогу вам подняться.

Вместе с врачом они подняли под руки Сергея Андреевича, посадили на стул.

- Курить вам пока категорически нельзя, — сказал врач и, собрав свои медицинские причиндалы, ушел.

Ювеналий Антонович плюхнулся на свой стул, полистал протоколы в папке, поглаживая седые, гладко зачесанные назад волосы, улыбнулся:

- Н-да-а, вишь ты, как чудесно жизнь оборачивается. Пока мы с вами тут бары-растабары разводили, партия все решила. А вы ее крыли почем зря, Сергей Андреич. А вот Никита Сергеич на Двадцатом съезде выступил и сказал — да, были ошибки, и мы должны их изживать! И во многом тут вина товарища Сталина... культ личности, так сказать…

- Когда это было? — с трудом спросил Сергей Андреевич.

- Уже месяца два назад. Я вам дам газетки, почитаете.

- Вы же сказали, меня выпустят на свободу.

- Всенепременно, Сергей Андреевич, кое-какие формальности, и завтра — на волю! Летите, птицы, летите! Вот что значит партия, дорогой мой! Вот что значит великая идея!

- Призрак... — усмехнулся Сергей Андреевич.

- Призрак, ну и что? Мало ли призраков бродит по Европе! — опять рассмеялся Ювеналий Антонович. — Так что если посмотреть на ваши писания в свете постановлений Двадцатого съезда, то состава преступления в них нет, но и не могу сказать, что мое начальство... — Ювеналий Антонович сделал многозначительную паузу, — было от них в большом восторге. А посему позвольте на прощание дельный совет дать, как человек, немало повидавший таких вот деятелей, как вы... ей-богу, мой вам добрый совет — кончайте вы этой ерундой заниматься, писаниной этой глупой. Видите, подошло время, и партия сама... мужественно признала. А вы наперед батьки в пекло полезли, зачем? Я хочу, чтобы вы, голубчик Сергей Андреич, поняли — партия вас прощает и предупреждает. Это мне тоже поручили сказать, кончайте вы лжеправдоискательством заниматься. Если второй раз сюда загремите, то... Ну, сами знаете. Вы теперь — человек бывалый. И везучий, в рубашке родились, ей-богу! Первый на моей памяти! — и следователь снова рассмеялся. — Первый, первый!

- Дай бог не последний, — ответил Сергей Андреевич.

- Ловко, ловко заметили! — заулыбался следователь. — Не без едкости, не без сарказма... Но я должен предупредить вас со всей серьезностью. Так мне поручили... Кончайте вы правду-то искать. Работайте и живите, жизни радуйтесь. А правду и без вас сыщут... Хотя, если честно, я и не стал бы ее искать. Зачем? Ну найдут эту самую правду, а она вдруг... такой страшной окажется, что... — Он выразительно махнул рукой. — Сколько тыщ лет человечество прожило и все правду ищет, смешно, честное слово! Вот нашли, понимаешь: «СВОБОДА, РАВЕНСТВО, БРАТСТВО» — замечательно, да? — Он подождал, ответит ли что-нибудь Сергей Андреевич, не дождался и продолжил, время от времени бросая на него испытующие взгляды: — А ведь и это неправда, не так ли?