Дева Баттермира - Мелвин Брэгг

Мэри.

Несколько дней подряд она сомневалась, стоит ли ей посылать письмо, но канун Рождества заставил ее решиться — в тот самый момент, когда она вошла в крохотную, словно бы игрушечную церковь, выстроенную на каменистой скале, будто Ноев ковчег, приставший к вершине горы. Там-то она и услышала старинную рождественскую историю, повторяя вслух псалмы и молитвы, символы веры, почувствовала себя свободной, искупившей собственные грехи, благословенной и вышла из церкви, совершенно уверенная, что она сможет следовать и собственной вере, и тем глубочайшим чувствам, которые снедали ее душу. Тогда-то она и отправила письмо в исправительную тюрьму.

Было холодно, озеро покрылось коркой льда, луна, точно гигантский полноликий фонарь, висела над вершинами холмов, похожими на стога сена. Мэри перестала принимать опий, обратив все свое внимание на здоровье и внешность, и ей не стоило ни малейших усилий вернуться к прежнему размеренному образу жизни, который она вела более двадцати лет подряд. По мере того как она осторожно спускалась по крутому склону горы, Элис и Том шли по обе стороны от нее, поддерживая ее под руки и не давая ей поскользнуться и навредить ребенку.

Дневник, 17 января, Бристоль

Они всеми силами стараются убить меня раньше, нежели я предстану перед судом! С того дня, как минуло Рождество, это четвертая тюрьма, куда меня переводят, и она худшая из всех. Весь пол камеры почти на полдюйма покрыт корочкой льда. Я укутываюсь во всю свою одежду, какая у меня есть, и все же холод пробирает до самых костей, несмотря на все мои старания. Мне сказали, что моя жена так и не появилась у главных ворот. Либо они лгут, либо они так быстро и тайно перевезли меня, что эта головоломка совершенно сбила ее с толку, и теперь она знать не знает, где я нахожусь. Лежать или сидеть неподвижно в этой камере — настоящая пытка: даже теперь, когда я пишу эти строки, мои пальцы, которые я укутал в двойные перчатки, ломит и сводит судорогой от такого ледяного холода, какого мне еще ни разу переносить не доводилось. Я встаю и начинаю с остервенением топать, точно дервиш, и это в самом деле немного помогает, но только на несколько минут, а затем холод вновь с успехом штурмует мой бастион. Мой единственный посетитель — это тюремщик: он сказал, что меня заперли в самой отдаленной части тюрьмы и камеры с обеих сторон пустуют, поскольку затоплены водой (а теперь еще и заледенели, могу в этом поклясться) и непригодны для обитания даже таких преступников, которых они здесь вынуждены содержать. Он дает мне жидкую овсяную кашу, и в больших количествах — он знает, что у меня имеется серебро и золото, но он ничего не приносит мне из теплой одежды, а однажды, когда я весьма любезно поинтересовался у него насчет его жены, он перепугался, шарахнувшись прочь, точно кролик, застигнутый врасплох вспышкой пламени. Мне до сих пор никто не сообщил, когда же следует ожидать суда, знаю только, что состоится он в Карлайле и ничего хорошего мне не сулит, поскольку присяжные будут вынуждены публично осудить меня за двоеженство и мой незаконный брак с Мэри. Но к чему вся эта пытка? У меня есть деньги. Моя законная жена желала бы последовать за мной и служить мне по-прежнему. Нищее, ужасное, кошмарное место, и все же, каким бы оно ни было, в конце концов, это лучший дом для моих двух дорогих крошек, чем ледяная канава. Почему они держат меня здесь в полном неведении? Почему меня перевозят с места на место, замуровывают в этой темной, холодной камере, скрывая от людей?

Едва увидев письмо на столе, Мэри было подумала, что оно, возможно, от мужа. Все внутри всколыхнулось, точно ребенок — хотя это было совершенно невозможно — потянулся вверх, тем самым подтверждая, с какой силой она желала воссоединиться с ним вновь.

Однако письмо оказалось от мисс д'Арси, и Мэри решила, что послание может подождать до тех пор, пока не уедет преподобный Николсон, которого она, к собственному изумлению, обнаружила в гостиной, когда вернулась после неспешной прогулки к Китти.

Иногда ей казалось, будто молодой священник уж слишком сильно страдает от всего, что с ней приключилось. Он постоянно наведывался в гостиницу «Рыбка», дабы повидаться с Мэри и лично убедиться, что молодая женщина вполне оправилась после потрясения, будто и в самом деле нес ответственность за ее благополучие и здоровье. Он чувствовал, что ему следовало вести себя куда более осторожно с незнакомцем, который с невероятной легкостью сумел завоевать его симпатию своими подкупающими манерами, с небрежностью упомянув собственный титул и самым неожиданным образом проявив глубокое понимание в отношении его, преподобного, пылких чувств к мисс Скелтон. Ему следовало более всего позаботиться именно о Мэри: она была его прихожанкой, из его паствы, и, будучи пастырем, он позволил волку проникнуть в это «стадо» и выкрасть самого драгоценного ягненка. А ведь были признаки беды. Однажды, выйдя из дверей собственной церкви, он застал Мэри в страстных объятиях Хоупа буквально на пороге храма, но тогда он просто закрыл на это глаза!

Господь совершенно ясно направил их в этот момент к нему, дабы предупредить, а он, совершенно ослепленный пустыми титулами, чувством юмора и грандиозными возможностями, так и не внял предзнаменованиям Господним. Падение Мэри, обман, которым ее заманили в ловушку, и незамедлительно последовавшая расплата за ошибку, теперь уж и вовсе очевидная, расплата, груз которой девушке нести придется до конца дней своих, — все это он сам себе вменял в вину.

В равной степени он был расстроен и никак не желал смириться с самим фактом такой женитьбы. Хотя в тот момент он представления не имел, что Хоуп уже женат, разве он не совершил грех одним тем, что благословил этот фальшивый союз в доме Господнем, в его родном храме? Ему хотелось обсудить все это с кем-нибудь из священников, однако, когда ему выпадала подобная возможность, ему не хватало духа, и эта ущербная скромность заставляла его отступиться от такой задумки. Публикации в газетах еще больше встревожили его.

Хотя Мэри представления не имела, какое смятение и крушение религиозных идей переживает преподобный, она вскоре поняла, какую тревогу он испытывает за нее и что он часто приходит к ней, чтобы почувствовать душевную поддержку. Но сколь бы искусно она ни утешала его, он вновь и вновь возвращался, стремясь получить больше.

Она принесла ему чаю. Конечно, он тут же взялся протестовать и уверять ее, будто никак не может остаться дольше и ему еще непременно надо спуститься по долине до того, как начнет смеркаться, а дни уж стали и вовсе короткие, однако ж преподобный Николсон все же с благодарностью принял из ее рук чашку чаю и, присев, начал потягивать его маленькими глотками.

— Вчера я видела мисс Скелтон, — промолвила Мэри, уже заметив по прежним разговорам тет-а-тет со святым отцом, что вполне может себе позволить довольно смело вести себя с ним. — Разве это в ее привычках оставаться в долине на всю зиму?

— А разве нет? Она любит эту долину. — Его неуклюжий, короткий ответ заставил девушку немедленно оставить эту тему. Однако преподобный помолчал лишь несколько секунд. — Должно быть, для нее это весьма тяжело — красивая молодая леди с весьма неплохими видами на будущее, настоящее сокровище для любого мужчины в нашем краю, по крайней мере, мне так думается. И вдруг оказаться здесь, в глуши, запертой снежными заносами, в то время как ее отец, кажется, намерен скупить все свободные земли в округе, какие только найдутся, и не желает покидать долины даже на неделю, боясь пропустить выгодную сделку. Вероятно, ей очень тяжело.

— Должно быть, — согласилась Мэри тем спокойно-невозмутимым голосом, что доказывал силу ее характера. Она не слишком-то любила мисс Скелтон… и уж если говорить честно, то и вовсе недолюбливала эту девушку, поскольку из постоянного общения с преподобным Николсоном она уж давно поняла, что эта юная наследница немалого состояния обходится со священником не самым лучшим образом.

— А затем брак… — после некоторого молчания мрачно произнес священник и, осознав, что весьма некстати чересчур разоткровенничался, покраснел.

— Да, — довольно весело отозвалась Мэри после некоторых размышлений, — это может стать настоящим несчастьем.

— Моя дорогая Мэри, — бросился заверять он ее, его душевная рана болела с прежней силой, словно нанесена была только что, — мне следовало проявить куда большую осмотрительность.

— Никто не мог предположить.

— Я потерял голову, точно глупец.

— Все ему поверили.

— Меня посвятили в священный сан, дабы я помогал советами, предупреждая против таких вот неверующих.

— Даже хозяин гостиницы «Голова королевы» и тот поддался его влиянию.

Неожиданное упоминание Джорджа Вуда заставило умолкнуть молодого священника. Вуд до сих пор безгранично верил в величие своего «старого друга», не сомневался, что так или иначе, но его приятель в конце концов «выберется из передряги». Его собственные денежные потери в результате этой аферы, как ему думалось, нисколько не превышали обычных расходов. Хоуп был «истым джентльменом» и настоящим любимцем всех, кто знался с ним, и, сидя в собственной гостиной, в компании друзей, Джордж Вуд, эсквайр, весьма жестко критиковал те заметки, что появлялись на страницах «Морнинг пост».