Мое обретение полюса - Фредерик Кук

Сутки текли своим чередом. В гигиенических целях мы старались придерживаться обычного распорядка дня. Полдень теперь походил на сумерки, на небе были видны звезды и луна. Обычные признаки разделения времени, исчезли. Все обратилось в ночь, в нескончаемую темноту, будь то полночь, полдень, утро или вечер. Мы «стояли» шестичасовые вахты, чтобы поддерживать огонь, отгонять медведей и не терять жизнеспособности в этой словно опустевшей жизни. Мы знали, что нас считали погибшими. Едва ли наши друзья в Гренландии верили, что нам повезло, что после длинной цепи страданий нам улыбнулась удача. Мысль об этом вызывала самую сильную душевную боль в той жизни, которая была теперь дозволена нам. Это было как бы замерзшее одиночество. Приходилось ли людям вообще когда-либо испытывать подобное? Перенесись мы на поверхность Луны, мы вряд ли оказались бы в большем одиночестве. Я просто не в состоянии обрисовать пустоту нашего существования. В другом, отличном от нашего положении люди просто не в состоянии осмыслить до конца значение слова «одиночество». Когда у нас была возможность, не рискуя получить по шее медвежьей лапой, высовывать нос из нашего логова, чтобы погреться на солнце, хоть на мгновение можно было избавиться от хандры. Но что оставалось нам делать теперь, когда каждая скала сулила встречу с медведем (или с его призраком), как было бороться с пыткой сатанинской темнотой, ослеплявшей нас? Разве трудно обрести хорошее настроение в яркий солнечный день, в компании друзей? Простая мысль о другом человеческом существе, сердце которого бьется в унисон с твоим хотя бы в сотне миль от тебя, смогла бы снять с души гнет безмолвного одиночества. Однако мы не могли надеяться даже на это. Мы были совершенно одни в мире, начисто лишенном теперь радостей. Хотя нас было трое, жизнь загоняла каждого из нас в индивидуальный мирок собственных мыслей.

У нас не было ни дискуссий, ни обмена мнениями, ни разногласий. Мы пробыли слишком долго вместе, чтобы проявлять интерес друг к другу. Одиночка долго не выдержал бы в таком положении. Инстинкт самосохранения еще прочнее скрепил узы нашего братства. Как военное подразделение мы представляли собой страшную силу, однако у нас не было «спичек», которыми можно было бы разжечь огонь энтузиазма. Несмотря на почти полную темноту в полдень, лунный свет все еще позволял нам выползать из подземелья и проводить несколько часов на открытом воздухе. Проверка каменных и костяных песцовых капканов и пещер-западней для медведей, которые мы построили в отблесках угасающего дня, было для нас не только полезным занятием, но и некоторым развлечением. Однако вскоре мы лишились и этого.

Медведи преграждали нам путь на каждом шагу. Нам не позволялось выходить за пределы круга диаметром в сотню ярдов, очерченного вокруг нашего жилища. Ни пяди земли, ни крошки продовольствия не доставалось нам без противоборства с природными силами. Нам то и дело приходилось сталкиваться нос к носу с медведем, с его маленькими, словно обсыпанными сажей ноздрями, из которых струилось зловонное дыхание зверя, видеть очертания огромного животного, готового броситься на нас. Иногда мы попросту воображали это. Не имея достаточно надежных средств защиты, мы были загнаны в собственную берлогу.

Там, внутри пещеры, наше положение было еще более мучительным. Воры-медведи раскапывали снег над нашими головами и уносили куски жира — нашего топлива — у нас из-под носа, совсем не сознавая, что причиняют нам вред. Иногда мы отваживались выбраться наружу и метнуть копье в зверя, но всякий раз медведь совершал прыжок к двери и пытался забраться внутрь нашей пещеры и наверняка забрался бы, если бы отверстие было достаточно широким. В других случаях мы выпускали стрелы сквозь бойницы. Тогда медведь рвался к нам даже сквозь это крошечное отверстие под крышей, затянутое шелком, где при достаточном освещении вполне могли быть пушены в ход ножи, чтобы сотворить сладостный акт мести.

Нашим последним средством обороны была проделанная в крыше дыра. Когда мы слышали возню медведя, то просовывали наружу факел на длинной ручке. Тогда на целые акры вокруг снег словно вспыхивал какой-то прозрачной белизной, которая пугала только нас. Медведь спокойно пользовался преимуществом освещения для того, чтобы оторвать кусок жира побольше, того самого жира, от которого зависела наша жизнь, а затем с видом превосходства переходил в самое освещенное место, обычно всего в нескольких футах от нашей бойницы, откуда мы могли пощупать его шкуру. Однако без огнестрельного оружия мы были бессильны. Через две недели после захода солнца мы в последний раз услышали крики воронов. Выдалось несколько спокойных дней, и птицы появились неожиданно с пронзительными криками, которые разорвали гнетущую тишину. Мы быстро выбрались из пещеры, чтобы выяснить причину шума. Мы увидели пять воронов, которые расселись поодаль друг от друга на камнях. Окружающий мрак придавал им зловещий вид. Они вели себя беспокойно, им тоже не хватало пищи. У нас на крыше побывал и песец, который, однако, не оставил птицам ни крошки.

Это семейство из пяти птиц собралось примерно в октябре, когда мы, припрятывая свою добычу, поощряли птиц за их присутствие регулярным подкармливанием. Они даже нашли себе подходящую пещеру высоко на больших утесах по соседству с нашей берлогой. Мы становились друзьями. Мои эскимосы приписывали птицам почти человеческие качества и говорили о них с благоговением. Им они высказывали свои самые сокровенные пожелания. Все тайны нашего будущего представлялись на рассмотрение воронов. Не согласится ли «тулуа» отправиться на землю эскимосов и передать послание? Ворон ответил «ка-а» — «да».

Этукишук: «Лети и осуши слезы на глазах Аннадоа, скажи ей, что я жив и здоров и скоро приду к ней. Скажи Паникпа (его отцу), что я в Амингма пуна (стране мускусных быков). Принеси нам немного пороха, чтобы мы могли опалить медвежьи носы». «Ка-а, ка-а», — ответили два ворона одновременно. Авела стал упрашивать птиц отогнать медведей и приставить духа воронов охранять наши запасы. Все это высказывалось пронзительными голосами. Затем, понизив голос, Авела произнес: «Утри слезы на щеках матери и скажи ей, что мы — в стране тонду (ворвани)».

«Ка-а», — ответил ворон.

«Пойди к Серва и скажи ей, чтобы она не выходила замуж за этого лентяя Татама. Скажи ей, что сердце Авела все еще бьется при воспоминании о ней, что он здоров и вернется, чтобы потребовать ее в первую луну после восхода солнца».

«Ка-а, ка-а, ка-а», — сказал ворон и поднялся в воздух словно для того, чтобы выполнить это поручение.

Остаток дня мы видели только трех воронов. Двое других наверняка отправились к берегам Гренландии. Эти же трое после пиршества поднялись в свою пещеру и там, как мы думали, провели остаток ночи в крепком сне. Мы так и не видели их больше, пока не начало светать в следующем году.