Мое обретение полюса - Фредерик Кук

11 февраля покрытые снегом склоны Северного Девона засияли в лучах восходящего солнца. Это был восход 1909 года. Солнце взломало стены нашей природной тюрьмы. Мыс Спарбо засиял золотистым светом. Замерзшее море засверкало своими мерцающими лиловыми ледяными холмами. Мы вырвались навстречу радости и свободе. С заново реконструированными нартами, новым снаряжением и вновь обретенной энергией мы были готовы продолжить обратное путешествие в Гренландию, чтобы выиграть последнее сражение Арктической кампании.

29 Домой со сломанными нартами и полупустыми желудками

Триста миль сквозь штормы, снега, через горы и ледовые западни. Открытие двух островов. Анноатокдостигнут. Встреча с Гарри Уитни. Известие о захвате Пири наших запасов

18 февраля 1908 г. мы вытащили наши реконструированные нарты, как говорится, на свет божий и загрузили их для путешествия домой. Мы оставили идею возвращения к проливу Ланкастер, чтобы ждать там китобоев. Рассчитывать на встречу с эскимосами на американском побережье, вблизи пролива Понд,[167] не имело смысла. Путь до нашей штаб-квартиры на берегах Гренландии был несколько длиннее, но там, в Анноатоке, мы могли удовлетворить все свои нужды.

Всю долгую ночь мы думали только о возвращении. Нам удалось изготовить новое оборудование при тех скудных средствах, которыми мы располагали. Наше путешествие приходилось на самое холодное время года, поэтому необходимо было везти с собой громоздкие меха, а поскольку мы собирались занять место собак в упряжке, наше путешествие могло продлиться не менее 30 дней. За это время мы рассчитывали достичь мыса Сэбин, где, как нам было известно, отец Этукишука оставил для нас тайник с продовольствием.

Мы стартовали сразу же после появления солнца, когда день был еще очень короток. Тем не менее от восьми до четырех часов света для нашего передвижения было достаточно. Лучи восходящего и заходящего солнца словно носились взад и вперед по небу, отражаясь от сверкающих поверхностей земли, и удлиняли светлое время суток еще на четыре часа до восхода и после захода. Для того чтобы максимально использовать преимущество этой игры света, мы начали готовиться к маршруту еще при свете звезд и, когда туманное багровое сияние на северо-востоке озарило скучную синеву ночи, стартовали.

Температура была —49°. Легкий ветер словно выметал туман из пролива Джонс и колол наши почерневшие, как от сажи, лица. Нарты были перегружены, и нам, одетым в тяжелые меха, пришлось приложить огромные усилия, чтобы сдвинуть их с места. Наши лица светились энтузиазмом, однако мышцы были еще не готовы выполнять поставленную перед ними задачу.

В первые же часы собачьей работы мы взмокли от пота и решили переодеться в «нитшас» — более легкие куртки, сшитые из тюленьих шкур. В полдень все вокруг словно занялось пламенем, и небо на востоке зарделось огненными полосами, хотя ни солнца, ни тепла не было. Мы долго отдыхали, сидя на нартах, хватая ртами воздух и упиваясь этим почти забытым за долгую зиму небесным зрелищем. Когда жизнерадостные краски растворились в холодных сумеречных отблесках, мы с еще большей энергией налегли на постромки. Лед был в хорошем состоянии, однако мы, вскоре обессилев, сумели отойти всего на 10 миль от нашей зимней берлоги. С новым снаряжением наша лагерная жизнь теперь мало походила на ту, которую мы вели во время полярной кампании. Сушеное мясо мускусного быка и полоски жира были нашей постоянной пищей. Формованные куски ворвани, служившие топливом, мы сжигали в вогнутой оловянной тарелке, где тщательно обработанный, измельченный мох приспособили вместо фитиля. На этом примитивном светильнике мы умудрялись растапливать столько снега и льда, что можно было утолить жажду, а иногда и приготовить такую роскошь, как бульон. Пока наше «питье» переходило в жидкое состояние, холод, наполнявший иглу, постепенно умерялся, и мы заползали в спальные мешки из шкур мускусного быка, где приятный отдых и мечты о доме заставляли нас позабыть о муках голода.

После восьмидневного форсированного марша мы достигли всего лишь мыса Теннисон[168] — наша тягловая сила не шла ни в какое сравнение с собачьей. Лед оставался гладким, погода — сносной, однако при самом счастливом стечении обстоятельств нам удавалось продвигаться со скоростью 7 миль в сутки. Если бы у нас были собаки, мы легко преодолели бы это расстояние за двое суток.

Когда мы приближались к земле, то в створе с мысом Теннисон, примерно в двух милях восточнее его, открыли два небольших островка. Их обрывистые берега поднимались на высоту около тысячи футов. Самый восточный островок был около полутора миль длиной (с востока на запад) и примерно три четверти мили (с юга на север) шириной. В полумиле к западу от него лежал островок поменьше. Там мы не увидели никаких следов растительности или признаков жизни, хотя и обнаружили на льду цепочки песцовых и заячьих следов. Я решил назвать крупный островок именем Этукишука, а меньший — именем Авела.[169] Отныне эти скалы будут стоять как памятники моим верным спутникам, когда все остальное будет предано забвению.

Побережье Земли Элсмира от мыса Теннисон до мыса Изабелла еще в середине прошлого столетия было положено на карту с палубы кораблей, но с большого расстояния от земли. Не многое удалось добавить с тех пор. Широкий пояс берегового припая, не позволявший судам близко подойти к побережью, весьма затруднял исследования. И мы, продвигаясь на север по морскому льду, надеялись, что нам удастся приблизиться к берегам, чтобы тщательно исследовать их.

Лет пятьдесят назад нескольким эскимосам довелось бродить по льду от бухты Понд до берегов Гренландии. Они покинули Америку из-за страшного голода, который угрожал истребить все племя. Их зимний лагерь был расположен на острове Кобург. Там в течение зимы им удалось добыть много моржей и медведей, а летом на острове Кент — много кайр. Двигаясь от этого острова на северо-восток на каяках, эскимосы заметили мириады кайр, или «акпас», мористее юго-восточного мыса материка. В языке эскимосов не было слова для обозначения этой земли, и они назвали ее Акпохон — «дом кайр». Гренландские эскимосы еще ранее именовали эти земли «Амингма пуна», то есть «землей мускусного быка», но они тоже восприняли название Акпохон. Мы, европейцы, воспользовались именно этим названием, распространив его на весь остров и на большую часть северных земель, лежащих к западу от Гренландии. Пробиваясь на север, эскимосы голодали. Им, чтобы выжить, пришлось выдержать настоящее сражение с голодом и стихиями, что не миновало и нас.