Дневник самоходчика - Электрон Приклонский

— Назаправлялись… Вася!

Федотов наконец выполз из-под кормы:

— Все в машину! Шияна — на броню.

Мы с Митей осторожно поднимаем убитого, Нил и Федотов так же бережно принимают его наверху. Потом боевое отделение на несколько минут превращается в перевязочный пункт. У комбата пустяковое ранение в ногу. Жаль, что мало: сам кругом виноват. У Мити Салова маленький осколок пронзил мякоть предплечья. А Грише Перескокову придется залечь в госпитальной койке, хотя наш заряжающий и пробует храбриться.

Выждав недолгое время, снова приступаем к заправке, но с опаской. Работаем втроем. Мы с полутораруким Митей наполняем ведра и подаем Нилу, а он выливает в бак. Вася Шиян, как немой укор, тихо лежит за башней под малым брезентом. Федотов, чертыхаясь, окает сильнее обычного. Все три машины все-таки удалось заправить.

Раненых, кроме упершегося Салова, и Васю Шияна вскоре забрал наш бронетранспортер из взвода разведки, а командиром батареи Федотов, уезжая, оставил за себя командира ИСУ-122.

Остаток дня прошел нормально: вместе с пехотой мы без особых усилий выжали немцев из занимаемой ими правой половины мызы, а танки их ни разу не подали голоса.

С приближением темноты по приказу из штаба выезжаем в тыл полка на техосмотр. Засыпаем спокойно под убаюкивающее погромыхивание своей артиллерии.

Сегодня полку объявлена благодарность командарма за умелые действия при освобождении Молочного Завода.

После того как закончили «техосматриваться», составляю рапорт о награждении членов своего экипажа и обоих наших автоматчиков.

У нас при промывке сломался стержень фильтра грубой очистки горючего, и экипаж наслаждается приятным бездельем в ожидании нового фильтра, единогласно поручив мне, как командиру, написать матери Васи Шияна в Запорожье. Долго сижу, уединившись в башне, над чистым тетрадным листом и злюсь на Нила и Дмитрия. Нет ничего горше и труднее сказать матери, пусть даже в письме, о смерти любимого сына, да притом еще и единственного. А у них так просто: напиши! И не радует меня даже треугольничек от фронтового друга Коли Баландина, моего бывшего командира, с которым расстались мы 4 июля, а кажется, уж давным-давно. К вечеру письмо наконец готово и одобрено товарищами. После этого наспех пишу маме и Лиде. Послания получились мрачные, и начинаю жалеть о том, что отправил их.

Сегодня мы все трое по очереди постриглись у полкового куафера-самоучки, машинка которого обладала способностью выжимать слезу у самых стойких клиентов.

Ночевать в тылу нам придется еще один раз. В 23.00 слушали сводку Совинформбюро: наш северный сосед — Ленинградский фронт — полностью очистил от противника территорию между Чудским озером и Финским заливом и соединился с нашим фронтом. Союзники ведут бои за Аахен, громя этот древний город массированными ударами с воздуха, хотя он, если верить школьному учебнику географии, является главным образом не промышленным, а культурным центром. Высажен также десант в Голландии. Учитывая западноевропейские расстояния, до Берлина рукой подать. Торопятся союзнички. Неужели всерьез за дело взялись?

Утром нам привезли долгожданный фильтр, и в 10 часов мы уже в пути с полком. В 12 часов с ходу форсируем реку Седа, под сравнительно легким обстрелом проскакиваем мызу Даксте, упорно идя на сближение с противником. Тот все продолжает отходить и не особенно-то стремится скрестить оружие, хотя до Рижского залива не так уж и далеко осталось.

Федька Сидоров в конце долгого, измотавшего всех, не говоря о водителях, двенадцатичасового марша (мы с Нилом хоть по очереди за рычаги дергали!) раздавил в темноте старшего лейтенанта, начальника разведки полка, но тот сам в этом виноват: забыв, что служит не в пехоте, потерял осторожность.

У нас в экипаже по-прежнему три человека: два водителя (мы с Нилом) да наводчик Митя Салов с забинтованной левой рукой.

В 23 часа останавливаемся, наконец, на ночевку, проплутав перед этим еще с полчаса понапрасну по коварным проселкам среди лесов и болот. Ночью здесь передвигаться нельзя.

Включаю свой плафон и, ожидая у рации очередной военной сводки, без паники изучаю знакомые Колины каракульки. Мой недавний командир награжден орденом Красной Звезды, земляк Ефим Егорыч получил ранение в голову и медаль «За отвагу», а их полку присвоено почетное наименование Львовский. Значит, они воюют на 1-м Украинском. Глаза мои сами собой слипаются, но, перебарывая дремоту, успеваю услышать приятную новость об освобождении Таллина и объявить о ней уснувшему экипажу. Затем выключаю рацию, соскальзываю с сиденья на разостланную по днищу шинель и мгновенно «замыкаюсь».

Весь день преследуем противника. Ввиду того что встреча с кухней сегодня не состоялась, да и в последующие сутки может не произойти, на всякий случай запаслись свининой и курятиной в местечках, покинутых жителями. Голод не тетка, а все же чувствуешь себя отчасти мародером.

Под вечер наша колонна из трех ИСУ-152 (опять за день «распылился» полк) приостанавливается перед подозрительным, явно топким на вид болотом. Через него ведет единственный узкий проселок, который пропадает в густом высоком кустарнике. Объезда искать не хочется, и где-то впереди Валмиера (Вольмер по-эстонски) — город, по которому проходит граница двух соседних республик. Нетерпеливый Федя Сидоров рвется вперед, и после короткого колебания его друг и командир Павел Стаханов решает преодолеть болото по неразведанной дороге.

Федя мастерски, в обычной своей манере, на первой ускоренной передаче, проскакивает болото и, выведя машину на твердое место, ободряюще машет мне с башни шлемом. Следом пошла наша машина, но дряхлая гать, потрясенная энергичным Фединым рывком, не выдержала и неожиданно расползлась у нас под правой гусеницей. Несмотря на все старания Нила, самоходка безнадежно села с сильным креном вправо, причем корма ее задралась выше лобной части. Главная же беда в том, что все три машины теперь разобщены: ни Федя не может вернуться назад, ни Карапузов перебраться к нему. Словом, батарея застряла в болоте… Все-таки наши заботливые пращуры не зря рекомендовали: «Не зная броду…»

Пока мы почесывали затылки и переругивались натощак, догнала нас жиденькая, человек в тридцать, пехотная рота, и Федькина машина ушла вместе с нею вперед. Минуты через две и Володя Карапузов (у него командиром гвардии лейтенант Суртаев) повел свою куда-то влево, разыскивая объезд. И вот мы впятером (неполный экипаж да двое автоматчиков) остаемся среди болота, проклиная на чем свет стоит эти гиблые, трясинные места…

А над топью, сперва справа, затем слева от дороги, низко над корявыми, переплетенными кустами, стали вдруг повисать черные клубки шрапнельных разрывов. Уже пристреливается, гад!

Но еще грустнее сделалось у нас на душе, когда после захода солнца устало проплелась в обратном направлении обогнавшая нас рота, еще больше поредевшая, вывалявшаяся в болотной грязи. Что это были те самые солдаты, мы легко определили по женщине-снайперу. Она шагала бодрее своих товарищей, несмотря на беременность, которую выдавал заметно выпирающий под гимнастеркой круглый живот. По этой причине она подпоясала ремень высоко, под самой грудью, и выправка ее выглядела весьма комично, но никто из нас, даже язвительный Нил, не улыбнулся, а Салов сердито сказал:

— Не могут бабе плащ-палатку для маскировки выдать…

Теперь и впереди нас никого из своих нет. Скоро низина наполнилась туманом. Надвигалась темнота.

Всю ночь мы не смыкали глаз. Хорошо еще, что двое автоматчиков при машине есть. Среди ночи, часов около трех, они услышали осторожные шаги людей, идущих по болоту с той стороны, и тихо предупредили дежурившего в люке Салова. Наводчик, вооружившись гранатами, тотчас присоединился к часовым, а мы с механиком заняли места в открытых круглых люках, провожая глазами смельчаков.

Выдвинувшись метров на пятьдесят, они затаились в кустарнике и стали ждать. Услышав в тумане негромко оброненное немецкое слово, наша тройка первая открыла огонь. Вспыхнула перестрелка, потом сильно грохнула Ф-1, и сразу стало очень тихо. Ребята, все невредимые, вернулись к машине, а когда рассвело, принесли из кустов два немецких автомата и запасные диски к ним, а также снятую с немца новую пятнистую маскрубаху. Оказалось, что ночью они уложили двух фашистских солдат, по всей видимости разведчиков. Автоматы и патроны пригодятся, пока сидим в болоте одни, а маскрубаху, которую уже ребята стали по очереди примерять, приказываю выбросить, вспомнив о том, что случилось со мною за рекой Вяйке-Эма-Йыги. Митя, выразительно посмотрев на глубоко увязшую гусеницу, просит разрешения использовать пятнистую шкуру (она непромокаемая) для мирных работ и засовывает трофей под запасной бак на крыле.