Прежде чем их повесят - Джо Аберкромби

— Почему ты ешь плоть?

— Потому же, почему птица ест червяка, а паук муху. Потому что так пожелал Кхалюль, а мы все — дети пророка. Иувина предали, и Кхалюль поклялся отомстить, но он был один против многих. Поэтому он принес свою великую жертву и нарушил второй закон, и праведные присоединились к нему. По прошествии лет их становилось все больше и больше. Кто-то присоединялся к нему добровольно, кого-то заставляли, но еще никто не отказывался. Братьев и сестер у меня множество, и каждый из нас должен принести себя в жертву.

Глокта жестом показал на жаровню.

— Ты не чувствуешь боли?

— Нет. Только глубочайшее раскаяние.

— Странно… У меня все наоборот.

— Полагаю, из нас двоих тебе повезло больше.

Он фыркнул.

— Легко говорить, пока можешь помочиться без того, чтобы кричать от боли.

— Сейчас я почти не помню, на что похожа боль. Все это было очень давно. У каждого из нас разные дары: сила, скорость, выносливость за пределами человеческих возможностей. Некоторые могут менять обличье, или обманывать глаз, или даже использовать искусство, которому Иувин обучал своих учеников. Дары разные, но проклятие для всех одно.

Она воззрилась на Глокту, склонив голову набок.

«Позволь, я угадаю…»

— Вы не можете отказаться от поедания плоти?

— Никогда. И именно поэтому гуркам нужно все больше рабов. Пророку невозможно противостоять. Я знаю это. О великий отец Кхалюль! — Она почтительно возвела глаза к потолку. — Верховный жрец Саркантского храма. Святейший из всех, чья нога ступала по земле. Усмиритель гордых, искореняющий неправду, провозглашающий истину. Свет исходит от него, словно от звезд. Он говорит голосом Бога. Он…

— Да-да, не сомневаюсь, он и гадит исключительно золотыми какашками. И ты веришь во всю эту чепуху?

— Какое имеет значение, во что я верю? Выбираю не я. Когда господин поручает тебе дело, ты прилагаешь все усилия, чтобы выполнить его. Даже если это черное дело.

«Да, это я понимаю».

— Некоторые из нас годятся только для черных дел. Надо лишь выбрать себе хозяина.

Шикель, сидевшая по ту сторону стола, разразилась сухим, каркающим смехом.

— Воистину немногим дано выбирать! Мы делаем то, что нам говорят. Мы живем и умираем вместе с теми, кто был рожден рядом с нами, кто выглядит так же как мы, кто говорит те же слова, что и мы. В конечном итоге мы знаем о причинах всего этого не больше, чем пыль, в которую мы возвратимся. — Ее голова поникла набок, и разрез на плече широко раскрылся, как разинутый рот. — Ты думаешь, мне нравится то, во что я превратилась? Ты думаешь, я не мечтаю снова стать такой, как другие люди? Но когда изменение произошло, возврата нет. Ты понимаешь?

«О да. Немногие поняли бы лучше».

— Зачем тебя послали сюда?

— Работа праведных не кончается. Я пришла сделать так, чтобы Дагоска влилась в общее стадо. Чтобы ее люди поклонялись Богу так, как учит пророк. Чтобы мои братья и сестры были накормлены.

— Но тебе это не удалось.

— За мной придут другие. Пророка невозможно остановить. Вы обречены.

«Это я уже знаю. Ладно, попробуем другой подход».

— А что ты знаешь… о Байязе?

— А-а, Байяз… Он был братом пророка. Он был в начале всего этого, и он будет в конце. — Ее голос понизился до шепота. — Лжец и предатель. Он убил своего учителя. Он погубил Иувина.

Глокта нахмурился.

— Мне рассказывали эту историю по-другому.

— Любую историю каждый рассказывает по-своему, калека. Разве ты еще не понял этого? — Она искривила губы. — Ты не имеешь понятия о войне, в которую вовлечен, об оружии и потерях, о ежедневных победах и поражениях. Ты не подозреваешь, кто с кем сражается, каковы причины, каковы мотивы. Поле боя повсюду. Мне жаль тебя. Ты — собака, что пытается понять спор философов, но не слышит ничего, кроме гавканья. Праведные идут. Кхалюль очистит землю от лжи и построит новый порядок. Иувин будет отмщен. Так предсказано. Так предопределено. Так обещано.

— Сомневаюсь, что ты увидишь это.

Она ухмыльнулась.

— Сомневаюсь, что и ты увидишь это. Мой отец предпочел бы взять город без борьбы, но если придется сражаться, он пойдет на это и будет биться без пощады. Вся божья ярость будет стоять за его плечами. Это лишь первый шаг на его пути. На пути, который он избрал для всех нас.

— Какой же шаг будет следующим?

— Ты думаешь, мои хозяева посвящают меня в свои планы? А твои хозяева делятся с тобой? Я червь. Я ничто. И все же я больше, чем ты.

— Какой шаг будет следующим? — прошипел Глокта.

Молчание.

— Отвечай! — зашипела Витари.

Иней вытащил из жаровни железный прут с сияющим оранжевым кончиком и ткнул им в голое плечо Шикель. Вонючий пар со свистом устремился вверх, заскворчал жир, но девочка молчала. Ее ленивые глаза безразлично глядели на то, как горит ее собственная плоть.

«Ответов не будет. Только новые вопросы. Как всегда, одни вопросы».

— С меня достаточно, — буркнул Глокта, схватил трость и с трудом поднялся, извиваясь всем телом в мучительном и тщетном усилии отлепить рубашку от спины.

Витари махнула рукой в сторону Шикель, чьи поблескивающие глаза по-прежнему смотрели на Глокту из-под тяжелых век, а губы все еще кривила слабая улыбка.

— Что с ней делать?

«Ненужный раб равнодушного хозяина, засланный против воли в далекое незнакомое место, чтобы сражаться и убивать, с целью, которую он почти не понимает. Знакомо?»

Глокта поморщился и повернулся больной спиной к полной зловонного дыма комнате.

— Сожгите, — проговорил он.

Был зябкий вечер. Глокта стоял на балконе, хмуро глядя вниз, в сторону Нижнего города.

Здесь, на вершине утеса, было ветрено, холодный ветер с темного моря хлестал по лицу, по пальцам на сухом парапете, хлопал по ногам полами плаща.

«Никакой зимы мы не дождемся в этой чертовой печке».

Пламя факелов возле двери металось и мигало за железными решеткам и — два огонька в сгущавшейся тьме. Там, снаружи, огней было больше, гораздо больше. Горели лампы на мачтах союзных кораблей в гавани, их отражения сверкали и дробились в воде. Сияли окна темных дворцов под Цитаделью, был виден свет на верхушках высоких шпилей Великого храма. Внизу, в трущобах, пылали тысячи факелов. Реки крошечных точечек света выливались из зданий на дороги и текли к воротам Верхнего города.

«Беженцы покидают свои дома, какими бы они ни были. Стремятся к безопасности, какой бы она ни была. Долго ли мы сможем обеспечивать эту безопасность, когда падет городская стена?»

Но он и так знал ответ.