Вчера-позавчера - Шмуэль-Йосеф Агнон

Среди гостей Рабиновича ты встретишь также господина Оргелбренда. Господин Оргелбренд не бывает ни в одном из домов Яффы, но Рабинович сделал так, что тот не может не приходить к нему, а иногда даже обедать у него. И за обедом подшучивает Рабинович как над самим господином Оргелбрендом, так и над его начальником, директором АПЕКа. Говорит Рабинович: «Почему наш приятель Оргелбренд не женится? Потому что, если он женится и родит сына, вынужден будет почтить своего начальника и сделать его посаженым отцом, а потому он отказывается от женитьбы. И дай-то Бог, чтобы он не остался холостяком на всю жизнь».

И Соня Цвайринг бывает у Рабиновича, она и Гильда Рабинович питают друг к дружке чувство глубокой симпатии. Как-то раз увидела госпожа Рабинович, что у госпожи Цвайринг великолепные туфли, и спросила, кто здесь шьет для нее обувь. И привела ее Соня к одному маленькому сапожнику, выходцу из Гомеля, который изготавливает самую красивую обувь, лучшую, чем шьют все остальные сапожники в Яффе, и даже лучшую, чем шьют сапожники-греки, у которых заказывает обувь большинство женщин из Яффы и окрестных поселений. С тех пор подружились госпожа Рабинович и госпожа Цвайринг, и пригласила Соню госпожа Рабинович к себе домой. А Рабинович относится с уважением к гостям жены, точь-в-точь как и она относится с уважением к его гостям, даже к Ицхаку Кумару, хотя и удивляется: что нашел в нем Рабинович, чтобы так приблизить его к себе? И Соня согласна с ней, что иерусалимец этот — человек скучный. Вообще-то любой человек здесь — сплошная скука. А если скажет тебе кто-нибудь: вот ведь Хемдат не наводит скуку, скажу я ему, зато та девица, которую он выбрал, та самая Яэль Хают, — скука помноженная на скуку. Неужели ничего не знает Гильда Рабинович о том, что было между ее мужем и Соней? Но если бы даже она и знала, ей все равно. Гильда Рабинович — не мещанка и не судит строго.

Сидит Ицхак в компании людей известных и людей неизвестных, а Рабинович сидит во главе стола, и речи его наполняют весь дом. Обо всем том, что есть в Эрец Исраэль, и обо всем том, чего нет в Эрец Исраэль; о функционерах, в которых общество не нуждается, и о Турции и о ее властителях, и о положении евреев под властью турецких законов. О промышленности, и о фабриках, и об искусстве мощения улиц, которым пока еще не овладели евреи, кроме одного «марокканца», резчика по камню, специалиста по изготовлению надгробий, и он нанимает рабочих, но — неевреев. От производства, которое в наших руках, и от производства, которое пока еще не в наших руках, возвращается Рабинович к нашим национальным учреждениям; и от них — к главе всех наших учреждений, к АПЕКу в Яффе; а от АПЕКа к директору АПЕКа, человеку осторожному и берегущему национальный капитал, разве только от излишней осторожности он чересчур разборчив в своих клиентах и не доверяет тому, кому необходима помощь, к примеру хозяину какой-нибудь еврейской фабрики, тогда как немецкий банк доверяет ему. Однако кредит немецкого банка ограничен, и вынужден человек обращаться к ростовщикам, ссужающим ему деньги под восемнадцать процентов, поэтому он не в состоянии расширять производство.

От кредитов, и банков, и промышленности переходит Рабинович к нашим товарищам, которые мучились от лихорадки и от лишений, но проводили все свои дни в спорах или же сидели парочками на берегу моря и пели «Прими меня под крыло свое и будь мне матерью и сестрой!». «Гром и молния, — восклицает Рабинович, — нашел ты себе возлюбленную — что ты болтаешь о матери и сестре? Еще хуже них — жители Иерусалима. На берегу моря не сидят и песни о сестре и матери не поют, но бегают от могилы к могиле и от молитвы к молитве. Если не попадут они в ад за то, что отвлекали евреев от работы, вернут их души в этот мир и сделают рабочими и ремесленниками, чтобы исправили они в будущем перевоплощении то, что испортили в воплощении этом». И когда упоминает Рабинович Иерусалим, он вспоминает преклонение Ицхака перед ним и перед своей возлюбленной, скромной дочерью Иерусалима, которая ни разу в жизни не подняла глаз на другого мужчину, и нет большего счастья для мужчины, чем иметь такую жену. В эти минуты думает Рабинович о своей жене, которая раньше была замужем за другим. В эти минуты он считает себя обделенным, но оправдывает приговор, ведь и он тоже не встал под хупу без порока, и если судить по справедливости, так он еще остался должен Господу, Благословен Он. Как познакомился Рабинович с этой женщиной? Маленькая собачка была у нее, и Рабинович кормил ее шоколадом и сахаром. Понравился Рабинович собачке и понравился хозяйке собачки, оставила она своего мужа и пошла за Рабиновичем. И смотри-ка, нечто похожее на то, что случилось с Рабиновичем, случилось с Ицхаком. Однажды красил Ицхак в одном из кварталов Иерусалима, и пришла собака и улеглась перед ним. Ицхак не погладил собаку, и не дал ей сахара и шоколада, но, наоборот, ударил ее и вывел на ее шкуре слова, порочащие ее. Но если бы не ударил он ее, не забрела бы собака туда, где был рабби Файш, и не облаяла бы его, и не пришел бы в ужас рабби Файш, и не заболел бы, не стал бы Ицхак бывать у него в доме и не познакомился бы с Шифрой. Во всем проявляется воля Господа, Благословен Он, иногда явно, а иногда сокрыто. То, что явно, — мы видим, то, что сокрыто, — мы не видим.

Сидит себе Ицхак, товарищ наш, у Рабиновича за красивым столом, уставленным отличными кушаньями. Еды такой не видал Ицхак ни в отцовском доме и ни в гостиницах Эрец Исраэль, потому что хозяева гостиниц, в которых он обычно останавливался, почти все никогда в жизни не видели гостиниц и не знают, что — хорошо для постояльцев, а что — нехорошо для постояльцев. Подают то, что есть, лишь бы получить плату, а постояльцы, почти все бедняки, не ищут того, что нравится им, лишь бы набить живот и заглушить голод. Сидят себе за столом Рабиновича гости, и наслаждаются кушаниями, и сдабривают обед приятной беседой. Есть среди сидящих за столом те, с кем стоял он, нанимаясь на поденщину, и есть среди них те, кто отнимал работу от товарищей наших. Когда Всевышний благоволит к своим созданиям, тогда и люди хороши друг с другом.

И гляди-ка, как-то раз попал Виктор в дом Рабиновича. Каким образом? Тем летом ездил Виктор в Карлсбад, чтобы подправить свое здоровье и сбросить немного жира. Познакомился он в Карлсбаде с девушкой. Услышала она, что он из Палестины. Сказала ему: «У меня сестра в Яффе». А та сестра — была Гильда Рабинович. И пообещал ей Виктор передать от нее привет. И вот явился Виктор к Рабиновичу.

Виктор знает, как вести себя. Все то время, что Рабинович был босяком, ищущим работу, обращался он с ним, как он всегда обращается с босяками. Теперь, когда Рабинович богат, ведет он себя с ним, как ведут себя с богачами. А Рабиновича, друга нашего, вы ведь знаете. Рабинович — человек дела, и он не убивает свою жизнь на мысли о мести и возмездии. И поскольку Виктор пришел к нему, он приветливо встретил его и усадил вместе со всеми. Однако находятся среди гостей такие, что любят споры в любое время, и в любом месте, и с любым человеком. Говорит один из них: «По какому праву возноситесь вы, крестьяне, над нами, рабочими? Разве не все мы прибыли сюда с пустыми руками, не так ли? Только вам — повезло, что получили вы землю от барона, от Еврейского Колониального общества, от „Ховевей Цион“, не так ли? И стали вы крестьянами, не так ли? А мы, не получившие удела в Эрец, стали рабочими, не правда ли? Если так — все мы живем здесь благодаря любви к Сиону, не правда ли? Если так — чем мы хуже вас, верно?»

Пока один спрашивает, а другому ответить нечего, наполняет хозяин дома бокал пива одному и бокал пива другому. Берет госпожа Гильда руку одного и вкладывает ее в руку другого и говорит: «Не отойду от вас, пока вы не выпьете за здоровье друг друга». Поднимают они свои бокалы, и пьют, и благословляют друг друга, и все пьют вместе с ними. И счастливый мир заключается между ними в доме Рабиновича, будто бы нет между рабочими и крестьянами никаких различий и никаких противоречий. О нечто подобном пел наш товарищ Нафтали Замир:

«За стаканом чая и вина чашейНаслаждались братья наши,Кто здесь крестьянин и кто рабочий — не видать,И где копейка, и где сотня — не понять».

Ицхак доволен — и не доволен. До того как уехал Рабинович за границу, не было места и не проходило часа, чтобы он не стремился к нему; когда же вернулся Рабинович в Эрец, иногда чужим казался ему старый друг. Перестал Ицхак бывать в доме у своего друга — отыскал его Рабинович и заставил вернуться к нему. По дороге купил Рабинович цветы для своей жены. Смотрел на него Ицхак и удивлялся, что тот растрачивает свои деньги на излишества вроде цветов. Закурил Рабинович толстую сигару и сказал: «Должен человек приучать себя к излишествам. Нет у него страсти к излишествам — он должен заиметь ее, потому что, если есть у тебя избыточные желания, ты стремишься их исполнить, но страсть твоя только растет, и тогда ты не сидишь без дела, так как вожделения требуют денег, а деньги требуют действия. Прогоняешь ты лень и начинаешь действовать, и получается, что и сам ты устраиваешься, и Эрец обустраивается вместе с тобой. Не создана Эрец для тех, кто кормится манной небесной. Я не большой ученый, но известно мне, что, как только вошли сыны Израиля в Эрец Исраэль, прекратила падать манна небесная».