Собрание сочинений в 9 тт. Том 10 (дополнительный) - Уильям Фолкнер

в то первое утро, когда они с Маккордом сидели у воды, он помнил, какое тогда было число и день недели, с того дня он и начал отсчет, восстанавливая по памяти дремотное отличие одного рассвета от другого, извлекая из терпкого, как молодое вино, и однообразного, как морская гладь, пространства одиночества забытые вторники, пятницы и воскресенья, и когда ему в голову пришла мысль, что он может подтвердить свои цифры, создать математическую истину из солнечной и безвременной дыры, в которую проваливались отдельные дни, ведя счет по дням и промежуткам между месячными у Шарлотты, он почувствовал то же, что должен был чувствовать какой-нибудь замшелый, едва держащийся на ногах мыслитель на древних сирийских холмах, где пасутся овцы, случайно натолкнувшийся на какую-нибудь александрийскую формулу, доказывавшую звездные истины, которые он наблюдал ночами всю свою жизнь и знал, что они верны, но не умел доказать.

Вот тогда-то это и случилось с ним. Он сидел, глядя на то, что сделал, с радостным и недоуменным изумлением перед своей собственной изобретательностью, обратившейся к Богу, к Природе, — субстанциям далеким от математики и изобильным, извечным мотовщикам, во все привносящим хаос и алогизм, — чтобы решить для него математическую проблему, когда вдруг обнаружил, что в октябре у него получилось шесть недель и что сегодня на самом деле двенадцатое ноября. Ему показалось, что он видит это числительное — безусловное и исключительное в безликой, однообразной последовательности прошедших дней; ему показалось, что он видит ряд консервных банок на полке в полмили длиной, быстрых, похожих на торпеды, увесистых форм, тех, что до этого момента просто безмолвно и бесплотно падали одна за другой в застывшее время, — которое не продвигалось и которое каким-то образом давало пропитание двум своим жертвам, как оно давало им воздух, — а теперь начали медленно и неуклонно двигаться в направлении, обратном времени, — теперь время выступало в качестве движителя — и банки одна за другой с безудержным постоянством стали исчезать, как исчезает тень ушедшего облака. Да, подумал он. Во всем виновато бабье лето. Оно, как старая шлюха, соблазнило меня раем для недоумков. Оно, эта старая истомленная Лилит, иссушило меня, лишило силы и воли.

Он сжег календарь и возвратился в дом. Она еще не вернулась. Он пошел в кладовку и пересчитал банки. До захода оставалось еще два часа, но когда он бросил взгляд на озеро, он увидел, что солнца нет и что масса облаков, похожая на грязный хлопковый ком, переместилась с востока на север и запад и что вкус и запах воздуха тоже изменился. Да, подумал он. Эта старая шлюха. Она предала меня, а теперь ей незачем притворяться. Наконец он увидел, что она возвращается, идет по берегу озера в его брюках и старом свитере, который они нашли в шкафчике вместе с одеялами. Он вышел ей навстречу. — Господи, — сказала она. — Я никогда еще не видела тебя таким счастливым. Ты что, нарисовал картину или наконец обнаружил, что человечеству не стоит и пытаться создавать искусство… — Он шел быстрее, чем ему казалось, и когда он обхватил ее руками, она остановилась, потому что физически уперлась в него, откинувшись, она посмотрела на него с настоящим, а не напускным удивлением.

— Да, — сказал он. — Как насчет того, чтобы поцеловаться?

— Конечно, мой друг, — тут же сказала она. Потом она снова откинулась назад, чтобы посмотреть на него. — Что случилось? Что здесь происходит?

— Тебе не будет страшно, если ты проведешь эту ночь одна?

Она попыталась освободиться из его рук.

— Отпусти-ка меня. Я так тебя не вижу. — Он отпустил ее, хотя и не осмелился встретить немигающий желтый взгляд, которому он еще ни разу не сумел солгать. — Сегодняшнюю ночь?

— Сегодня двенадцатое ноября.

— Да. Ну и что с этого? — Она взглянула на него. — Давай-ка пойдем в дом и разберемся, в чем тут дело. — Они вернулись в дом, она снова молча взглянула на него. — А теперь давай, выкладывай.

— Я пересчитал банки. Измерил то, что… — Она смотрела на него своим жестким, почти мрачным и безличным взглядом. — У нас осталось еды еще дней на шесть.

— Да. Ну и что?

— Погода пока была довольно мягкой. Словно время остановилось, а вместе с ним и мы, как две щепки в пруду. А потому я и не думал волноваться, стеречься. А теперь я иду в деревню. Это всего лишь двенадцать миль. Завтра к полудню я, наверно, вернусь. — Она не отрываясь смотрела на него. — Письмо. От Мака. Оно там.

— Тебе что, приснилось, что оно там, или ты увидел его в кофейной гуще, когда считал наши припасы?

— Оно там.

— Ну хорошо. Но пойти за ним можно и завтра. Не идти же за двенадцать миль на ночь глядя. — Они поели и легли в постель. На сей раз она легла сразу же, вместе с ним, ее локоть, такой же твердый и тяжелый, как и ее рука, которая хватала его волосы и в дикарском нетерпении трясла его голову, ткнулся в него, словно она осталась одна, словно ему удалось убедить ее. — Господи, в жизни не встречала человека, который бы с таким упорством пытался быть мужем. Послушай меня, дурачок. Если бы мне был нужен преуспевающий муж, еда и постель, то какого черта я бы торчала здесь, я бы уже давно вернулась туда, где у меня все это было.

— Тебе нужно где-то спать и что-то есть.

— Конечно, нам нужно спать и есть. Но зачем все время думать об этом? Это все равно что думать о том, как будешь мыться, только из-за того, что воду в ванной собираются отключить. — Она поднялась с тем же резким ожесточением, встала с кушетки, он смотрел, как она подошла к двери, открыла ее и выглянула наружу. Она еще не успела заговорить, а он уже почуял снег. — Снег идет.

— Я знаю. Я знал об этом еще сегодня днем. — Она поняла, что игра кончилась. Она закрыла дверь. На этот раз она подошла к другой кушетке и легла на нее. — Постарайся уснуть. Прогулка завтра будет нелегкой, если снега выпадет много.

— Но письмо все равно там.

— Да, — сказала она. Она зевнула, повернулась к нему спиной. — Оно, вероятно, ждет нас уже неделю или две.

Он ушел сразу же после рассвета. Снег перестал, и было довольно холодно. Он добрался до деревни за четыре часа и нашел там письмо от Маккорда. В нем был чек на двадцать пять долларов; он продал одну из кукол, и ему обещали работу для Шарлотты в большом