Прикосновение - Колин Маккалоу

После чего он был вознагражден: повозившись с застежкой сбоку на платье, Яшма собрала его гармошкой, чтобы снять через голову. Ошеломленному Сэму открылось ее тело: бедра, черный треугольник внизу живота, аппетитные грудки.

– Чулки не снимай, – попросил он, неловко сдирая с себя одежду.

– Хорошо. – Яшма вытянулась на кровати, сунула большой палец в рот, так что губы образовали малиновое «О», и издала сосущий звук, не сводя с Сэма взгляда немигающих оленьих глаз.

– Покажись-ка, детка, – велел он.

Она раздвинула ноги так послушно, что он поспешил к постели – уже голый, но еще не успевший восстать… Черт, да что это с ним? Казалось, из легких вдруг со свистом вышел воздух. Сэм рухнул набок, не дойдя до кровати, и обмяк. Он силился приподнять веки, ущипнуть Яшму за сосок, но не мог. Веки смежились – ничего, сначала он вздремнет, а потом будет таранить ее всю ночь напролет. Да, вздремнет…

Подождав несколько минут, Яшма дотянулась до тумбочки и достала из нее марлевую повязку и флакон с хлороформом. Когда она накрыла рот и нос Сэма повязкой и принялась капать на нее хлороформ, он зашевелился было, но под воздействием лауданума дал Яшме усыпить его и окончательно затих. Отмерив для верности еще несколько капель, Яшма убрала повязку и выволокла из-под койки тяжелую и замысловатую кожаную конструкцию. С силой и проворством женщины в расцвете лет Яшма облачила в кожу руки и торс Сэма, надежно застегнула пряжки на спине, пропустила под кожу ремни и привязала их к железным ножкам кровати, привинченным к полу. Надев на ноги Сэма крепкие кожаные манжеты, она сильно согнула его колени, притянула ступни к икрам, связала и обвила ремнями стальную раму койки.

Через несколько минут все было кончено: Сэм О’Доннелл полусидел, опираясь спиной на несколько твердых валиков так, что, будь он в сознании, мог бы видеть собственное тело ниже груди. Осталось последнее. Яшма взяла иглу и нить, приподняла веко пленника, оттянула его к брови и быстро пришила к ней десятком стежков. Та же участь постигла и второй глаз.

Затем она зажгла расставленные по всей комнате лампы, фитили которых были заранее почищены и потому не коптили, а давали нестерпимо яркое пламя. Переодевшись в обычные черные брюки и куртку, Яшма села на стул и настроилась на ожидание. Сэм дышал хрипло, открытые, но невидящие глаза затянула поволока. В себя он пришел только через полчаса от неудержимой рвоты. Но поскольку с самого обеда он ничего не ел, а пищеварением обладал отменным, вывернуло его на сухую.

Озираясь с глупым видом, он задергался, тщетно пытаясь освободиться, пока не наткнулся взглядом на неподвижно сидящую Яшму. Утихнув, Сэм попытался высвободить кисти рук из импровизированной смирительной рубашки, очевидно, еще не понимая, почему не может свободно жестикулировать. Никогда в жизни он не видел одеяния, которое сейчас сковывало его от шеи до талии; руки скрывали из виду длинные перекрещенные рукава, зашитые на концах. Ногам тоже что-то мешало – ни разогнуть колени, ни сдвинуть с места: кажется, они привязаны к кровати. И глазами не моргнуть… Но почему не двигаются веки?

– Что?.. – прохрипел он, пытаясь сосредоточить взгляд на Яшме. – Что…

Она поднялась и встала над ним.

– Ты знаешь ответ, Сэм О’Доннелл.

– Что?.. Что?..

– Уже скоро, – пообещала Яшма и отвернулась.

Но едва он открыл рот, чтобы позвать на помощь, она молниеносно подлетела к нему, сунула ему в рот пробковый кляп и обвязала голову длинной лентой, мешающей вытолкнуть кляп языком. Кричать было бесполезно, силы пришлось беречь для дыхания. И Сэм задышал, раздувая ноздри.

Яшма подошла, сжимая в руке разделочный нож с длинным узким лезвием.

– Ты погубил мою малышку, – произнесла она, играя ножом. – Ты изнасиловал невинное дитя, Сэм О’Доннелл. – Она усмехнулась. – О, я знаю, чем ты оправдался бы! Сказал бы, что она сама хотела, сама напросилась. А она по уму совсем ребенок. Ты изнасиловал невинного, беззащитного ребенка, и ты за это поплатишься.

Из распяленного кляпом рта вырвались невнятные, но торопливые звуки, голова мотнулась из стороны в сторону, тело напряглось, но Яшма не обращала на него внимания. Вскинув нож, она ловко повертела его перед глазами Сэма и усмехнулась кровожадно, как тигрица.

Перепуганный, он не мог даже закрыть глаза – что Яшма сделала с ними, почему они не закрываются? Он был вынужден следить за каждым движением тюремщицы, а она отступила на два шага и взялась за гениталии Сэма левой рукой. Но с ампутацией Яшма не спешила: кольнула плоть ножом, выдавила капельку крови, убрала нож, повертела его в руках, оставила длинную рану сначала на мошонке, потом на пенисе и, наконец, отсекла и то и другое, пока Сэм бился и беззвучно визжал, так ничего и не добившись воплями. Подержав перепачканный трофей над грудью пленника, Яшма отступила, держа гениталии в левой руке, а нож, с которого все еще капала кровь, – в правой. Кровь хлестала из раны, но не фонтаном, как из отсеченной руки или ноги; Сэм О’Доннелл беспомощно смотрел на багровое месиво внизу живота, чувствовал, как по капле уходит из него жизнь, и не мог отвести взгляд незакрывающихся глаз.

Всю ночь Яшма просидела рядом с медленно истекающим кровью совратителем Анны, зажав в руке его липкое достоинство. Только когда сквозь трещины в ставнях в комнату проникли первые солнечные лучи, Яшма поднялась, подошла к койке и долго смотрела на искаженное мукой лицо Сэма О’Доннелла, выкатившиеся из орбит глаза, перепачканный слюной и слезами кляп.

Она вышла из комнаты, притворила дверь и поискала взглядом собаку. Готово! Неподвижный и холодный, пес лежал возле куска отравленного мяса, припасенного Яшмой для него. Пока, Сэм. Пока, Ровер.

По извилистой тропе Яшма спустилась в Кинросс, вошла в здание полицейского участка и бросила на стол нож и гениталии.

– Я убила Сэма О’Доннелла, – объявила она парализованному ужасом дежурному констеблю, – за то, что он изнасиловал мою малышку Анну.

Глава 4

Рождение и смерть

«Как полагается поступать в таких случаях обычному провинциальному сержанту полиции Нового Южного Уэльса?» – ломал голову Стенли Туэйтс, глядя на кровавый ком, который притягивал его взгляд больше, чем нож или китаянка, тихо сидящая на скамье в углу. Мошонку было не узнать, а пенис сохранил форму. Наконец сержант повернулся к Яшме, которая опустила голову и сложила руки на коленях. Разумеется, полицейский знал, что перед ним няня Анны Кинросс. Та самая, которая каждое воскресенье терпеливо дожидалась у ворот церкви Святого Андрея, когда закончится служба и выйдет леди Кинросс со слабоумной дочерью. Сержант знал, что няньку зовут Яшма Вон.