Записки Видока, начальника Парижской тайной полиции. Том 2-3 - Эжен-Франсуа Видок

Толпа восторжествовала; по вдруг набежали господа, узкие сюртуки которых, черные воротники, длинные камышовые трости и гнусная наружность не предвещали ничего доброго. Глядя на их поспешность, можно было подумать, что они идут на пожар.

— Сюда, господа, сюда! — показывал жест высокой фигуры хозяина, в ватном пальто шедшего во главе. В сорока шагах от толпы он отвесил им грациозный поклон и, указавши рукой по тому же направлению, исчез у поворота улицы или скорее из приличия скрылся, чтобы наблюдать, что дальше будет.

— Это полицейские.

— Прочь, сторонись! — кричат они, толкаясь, ругаясь, махая палками, и с угрожающими движениями, парализующими языки и удерживавшими всякое возмущение, направляются прямо к Адели и, грубо таща ее за локоть, говорят:

— Ну-ка, подымайся и ступай за нами.

— Так скверно обращаться с бедняками! — кричит женщина, собиравшая деньги. — Это гнусно, гадко; что вам сделала эта девушка?

— Ступайте, вас не спрашивают.

— Нешто вы но видите, что она еле дышит!

— А вам, видно, хочется попасть в тюрьму?

— Нет.

— Ну так убирайся, да попроворней!

— Сжальтесь, — сказала Адель, — дайте мне отдохнуть!

— Ты отдохнешь в арестантской.

Адель старается встать на ноги, но, одолеваемая головокружением, снова падает.

— Да она просто смеется над нами! — сказал один из полицейских, бросаясь на нее. — Ты пойдешь, пойдешь, негодяйка!

Сильным толчком он обрывает ей передник, и собранные деньги рассыпаются по грязи; дети подобрали несколько монет, по прежде чем большая часть была найдена, проезжал извозчик и его позвали. Полумертвую Адель тотчас же втащили в фиакр. Можно сказать, что это был труп, который убийцы, скрывая преступление, спешат закопать в могилу.

— Что вы зеваете? — говорят они любопытным. — Пьяная баба, больше ничего.

— Это ужасно, чудовищно, гнусно! — шепчут свидетели, не доверяя подобной клевете.

Дверцы затворились, кучер сел на место. «В депо, в префектуру, коли вам это понятнее!» И фиакр двинулся…

Глава пятьдесят четвёртая

Внутри кареты. — Двое убийц. — Морг и гауптвахта. — Ложная гуманность. — Сострадательные солдаты Беспардонного 18-го полка. — Добрый капитан, — Кто дает, сколько может, тот дает все. — Возвращение домой. — Чердак. — Припадок помешательства. — Огарок свечи, — Копейка дороже рубля. — Благодарность.

Адель снова лишилась чувств. Полицейские, посадившие ее в фиакр, сильно трясут ее в надежде оживить. До кучера долетают несколько фраз, выражающих опасность положения несчастной.

— Что она, притворяется, что ли?

— Ну, ты, тормоши ее хорошенько.

— Держи ее покрепче.

— А кажется, что она не притворяется.

— Ты ее ущипни.

— Да уж я щипал, словно деревянная.

— Посмотри-ка! Она уж и глаза, кажется, закатила! Неужели она умерла?

— Да, кажется, так. (Смеясь). Ай, ай, ай! На этот раз шутка скверная.

— Неужто она сыграла с нами такую штуку?

— Смеяться нечего, черт возьми, мы ловко из-за нее попадем впросак.

— Ничего не будет… Ты видишь беду, где ее нет; сдадим ее в дом мертвых, вот и все. Эй, кучер!

— Нет, нет, свезем куда-нибудь поближе.

— Пожалуй, скажем, что подняли на улице, из сострадания; а там пусть справляются, как знают, не наше дело.

— Так-то так, да кто заплатит извозчику?

— В самом деле, черт возьми, я не подумал об этом.

— Уж никак не я!

— И не я.

— Ах, да она сама заплатит. Я видел у нее сорок сантимов.

— Ну, марш! (Подымая штору). Кучер, на гауптвахту!

Приехали. Обменявшись с офицером несколькими словами, полицейские распрощались с ним, приведя его в восхищение споим великодушным поступком. Из фиакра Адель перенесли на носилках в комнату и положили возле печи.

Сержант. Капитан, что нам делать с этой женщиной?

Офицер. Надо дать знать частному приставу, потому что не может быть, чтобы она очнулась.

Сержант. Может быть, она в летаргическом сие?

Другой солдат. Поди ты! Нешто не видишь рану на ее голове?

Капитан. Она ранена? Нам надо бы удостовериться насчет этих людей. Как теперь вижу их разбойничьи рожи.

Первый солдат. Какая большая рана! Унтер, посмотри-ка, опять кровь пошла.

Сержант. Да, и очень красная.

Офицер. В таком случае она жива; теплота восстановила кровообращение. Кто здесь курит? Капрал, пусти-ка ей немного табачного дыму в нос.

Капрал. Ей от этого станет хуже.

Капитан. Не бойся.

Капрал (подходит к носилкам и курит). Я говорил, что это отлично.

Капитан. Хорошо, хорошо, продолжайте.

Возвращение к жизни обозначилось легкими подергиваниями лица, конвульсивным движением членов; Адель зашевелилась, закашляла и вдруг приподнялась.

Капитан (тихо сержанту). Я точно вижу мертвеца перед собой.

Сержант. Она похожа на выкопанную из могилы.

Рекрут. Кабы я был здесь один, я испугался бы, подумав, что это мертвец.

Адель осматривается кругом и через несколько мгновений восклицает сильно взволнованным голосом: «Где я?.. Стража! Тюрьма!.. О Господи!.. Тюрьма!»

Офицер. Успокойтесь, вы с добрыми людьми.

Сержант. Пока вы с нами, нечего опасаться, не будь мы Беспардонный восемнадцатый (Он подает ей бутылку с водкой). Выпейте, это вас подкрепит.

Адель. Г-н сержант, благодарю вас; увольте меня.

Сержант. Нет, нет, выпейте, это придаст вам силы.

Просьбы сержанта были неотступны, так что Адель не может отказать. Она собрала остаток сил, чтобы отвечать на вопросы капитана. Адель не обвиняет, а рассказывает, и в речах ее правда столь трогательна, что старый солдат, негодовавший сначала на жестокость полицейских, под конец стал отирать влажные глаза.

Капитан. Что это, сержант, что с вами? Я вас считал твердым, как кремень.

Сержант. Я-то! Но меня возмущает несправедливость, а притом, если хотите знать, капитан?.. Это не во власти нашей.

Капрал. Я не больно чувствителен; но я не могу выносить, когда женщина плачет, это мне так тяжело, что я готов ей отдать все свои деньги… (Вынимая из панталон старую перчатку, служащую кошельком). У меня двадцать два су с половиной… Ну их, отдам ей. Кто нынче это сделает! На нашем солдатском хлебе… Эй, товарищи, кто из вас копит деньги!.. Я все принимаю, маленькие и большие монетки, от лиарда до шести франков.