Записки Видока, начальника Парижской тайной полиции. Том 2-3 - Эжен-Франсуа Видок

В улице Фероннери проживала дама, которая, благодаря сплетням своей экономки, слыла за богатую и скупую. Адель вознамерилась ее ограбить; уже ключи были готовы; экономка обещалась дать знать, когда отлучится госпожа. И вот однажды она оповестила, что хозяйка ушла на вечер. Стали обсуждать, как приняться за дело.

— Ну, — сказала Адель своему ученику, — отступать нечего, ты пойдешь со мною, я посмотрю, как ты будешь действовать. А дело отличное! Для начала нельзя лучше выбрать.

Риготье не отказывался. Они пошли вместе и, как только уверились, что хозяйки нет, без труда вошли. Чтобы быть как у себя, они заперлись на задвижку и безотлагательно принялись взламывать все, что предполагалось с деньгами: взломали бюро, два комода, шкаф, шифоньерку, два несессера и нигде не нашли денег, о которых рассказывала экономка. Где же деньги? Попавшееся письменное обязательство показало, что накануне они были помещены к нотариусу. Было от чего рвать на себе волосы! Но вместо того, чтобы предаваться бесполезному отчаянию, обманувшаяся чета, оглядевши множество предметов, решила, что из груды найдется чем утешиться, и, не теряя времени, стала прибирать к рукам серебро, драгоценные вещи, кружева и белье. Сортировка наскоро сделана; самые драгоценные вещи собраны в узел, отперли дверь и уже совсем намеревались выйти, как вдруг заметили в шкафу четыре почтенные бутылки. Это десятилетний шамбертен[7]! Чтобы отпраздновать успех предприятия, невозможно не выпить по стакану. Что за божественный нектар! За стаканом незаметно проскочил другой, а там опустела и вся бутылка, за ней другая, третья и, наконец, четвертая.

Наступило опьянение. Море по колено, все забывается; два друга не на земле, а на небе, где нет ни жандармов, ни шпионов, ни законов, ни судов, ни воспоминаний, ни предусмотрительности. Риготье отлично поет; Адель тоже не без голоса; и вот они затягивают во всю глотку знаменитый дуэт: Le Gouepeur et le Voleur.

За пением последовала непозволительная качуча. Гром может грянуть, пол проломиться, дом обрушиться, мир исчезнуть, но счастливая парочка ничего не видит и не слышит; они не от мира сего: для них нет более терний, ни препятствий, ни горестей; мир для них исполнен наслаждений. Они танцуют с неистовством.

Но в Париже улицы иногда имеют две стороны и не мешает подумать о том, что есть визави. Дама, отсутствие которой делало наших танцоров вполне беззаботными, недалеко ушла; прямо напротив и даже в соответственном этаже жила ее подруга; у нее она и сидела за бостоном, как вдруг, пока сдавали карты, взгляд ее машинально упал на одно из окон жилища.

— Ах, Боже — мой: взгляните-ка, медам, — вскричала она, — в моей спальне происходит что-то совсем необыкновенное.

— Что такое? Что такое?

— Видите, там свет.

— Вы ошибаетесь, это отражение лучей.

— Какое отражение! Я, слава Богу, еще не ослепла; я даже вижу движение.

— Ну вот, движение! Вы всегда так.

— Ей-Богу, на этот раз вы не скажете, что это вообразилось… Взгляните, взгляните, г-н Планар, присмотритесь; видите ли, как движется занавеска у окна возле моей постели?

— Вы правы, я, кажется, тоже замечаю какое-то особенное движение.

— Оно усиливается… Бахрома, кисточки, все колеблется, движется. Если это продлится, прут из занавески непременно выпадет.

— Да, не прекращается. Что это может значить? Вдруг, это воры!

— Воры, так и есть! Ах, милейший г-н Планар, вы меня как раз надоумили. Господи, это воры! Скорее, скорее пойдем туда!

— Идем, идем! — повторило все общество.

И каждый, смотря по своему проворству, принялся перепрыгивать через две, три, четыре ступени.

Дама, квартиру которой посетили без ее ведома, была сильно взволнована и дрожала больше своих занавесок. Вне себя она отворяет форточку дворника.

— Фонарь! Скорее мой фонарь! — кричит она в смятении, — Да поворачивайтесь же! Вы поправите светильню после.

— Вы хотите, чтобы свеча отекла…

— Когда вам говорят, что в доме воры!

— Воры?

— Ну да!

— А где же они?

— Да у меня.

— У вас, сударыня, у вас?.. Вы шутить изволите.

— Да, я шучу; бегите скорее сказать управляющему.

— Г-ну Делуайе? Иду.

— Попросите его прийти сейчас же.

Дворник поспешил исполнить приказание и тотчас же явился в сопровождении г-на Делуайе, который при слове «воры» уже принял некоторые меры к атаке. Оставшись в халате и ночном колпаке, он, однако, заменил глазной зонтик из зеленой тафты очками, поправил чулки, подвязал подвязки и, проходя через свою кухню, успел вооружиться вертелом.

— Ну, друзья, — сказал он, — как можно осторожнее, особенно без шума! Мы войдем, не правда ли? Тс… Тс… Мне послышалось… Нет, это карета. Погодите, не надо спешить… Во-первых, все чтобы разулись… Тс…

— Вы, Трипо (обратился он к дворнику), так как они могут быть сильны, возьмите топор, жена ваша пусть идет с метлой, а дочь — с лопатой; у каждой должно быть по стулу, чтобы отразить неприятеля. Ну, вперед! Я беру на себя защищать отступление, а если встретим сопротивление, то вмешаюсь сам везде, где будет нужно. Сказано — сделано, понятно? Ступайте вперед меня; я иду за вами.

И толпа зашевелилась, подымаясь по лестнице. Взойдя на второй этаж, они остановились.

— Тише!.. Тут!..

Дворник, изображающий собою авангард, кладет тихонько ключ в замочную скважину. Дверь отворилась…

Последовал всеобщий крик удивления, негодования и стыда. Адель и Риготье, усталые и опьяневшие, попадали на пол, на матрас, и уснули среди переломанной мебели, разлитого вина и разбросанных узлов.

— Вот так молодцы, отлично! — вскричал дворник, — Надо позвать частного пристава, пускай полюбуется!

Пристав, полицейские, стража, за которой тоже бегал сосед, не заставили себя ждать и забрали на месте двух влюбленных. Адель, спрошенная первой, не смутилась и объявила, что присутствие ее в комнате, где ее захватили, было совершенно случайно; что она совсем не знает человека, с которым была, и даже никогда его прежде не видала; он пристал к ней на улице, и они с ним вместе вошли в дом, думая, что это увеселительное заведение; дверь на лестнице была отперта, и они вошли… Что касается до связанных узлов, то об них она и подавно знать ничего не знает, и если произведено какое воровство, то это ее нимало не касается.

Выдумка была очень ловка и сплетена недурно, но Риготье, с которым Адель не могла сговориться, давал совсем другое показание, и на этом противоречии основан был приговор, осудивший их на шестнадцать лет в кандалы. Риготье отправлен был с партией в 1802 году; десять лет спустя я встретил его на набережной; он бежал; я задержал его, и позже он умер в остроге.