Рождение музыканта - Алексей Новиков

– Давайте же играть!.. – с трудом повторила, наконец, первая музыкантша столицы и сама испугалась своих слов: не довольно ли в самом деле играть с огнем?.. И, удивленная, прислушалась к себе самой: да неужто же все это серьезно?

В тот вечер опять молчали арфа и рояль…

Наташа давно погасила все огни в маленьком особняке. А в переулке все еще стоит, глядя на заветные окна, Михаил Глинка. Надо бы ему итти – не идется; надо бы сообразить – ничего в соображение не приходит; надо бы что то припомнить – памяти нет…

В доме Энгельгардта в гостевой комнате его встретил Афанасий Андреевич. Шмаковский дядюшка отбывал из столицы и, увидев племянника, оставил на полпути дорожные сборы.

– Да ты наверное ли знаешь, старче?

– Что, дядюшка?!

– Про муравьев-то? Может, они соловью годны, а для дрозда не действительны? Что молчишь, истукан?!

На другой день, проводив шмаковского дядюшку и уже совсем собравшись в пансион, Михаил Глинка спросил у Ивана Андреевича:

– Дядюшка, где Вейгль?

– Что ты разумеешь из Вейгля, мой друг, какой опус?

– «Швейцарское семейство»…

– А! Возьми на второй полке справа.

Нужды нет, что «Швейцарское семейство» обитало не на второй, а на четвертой полке, и не оправа, а слева. Глинка все-таки разыскал клавираусцуг оперы Вейгля и взял его с собой.

Глава девятая

Проходило лето, а «Швейцарское семейство» так и не возвращалось на нотную полку.

Вейглев клавир вместе с Михаилом Глинкой заехал на берега Десны и здесь расположился было на самом почетном месте: в верхних апартаментах новоспасского дома, приготовленных для будущего дипломата. Казалось, что этот молодой человек имеет какие-то особые виды на Иосифа Вейгля. Иначе зачем бы так часто листать ему растрепанный клавир? Но если сам дядюшка Иван Андреевич, тонкий столичный музыкант, ничего не заподозрил, вручая племяннику творение Вейгля, то уж, разумеется, в Новоспасском никто и понятия не имел о том, что в доме гостит сам Иосиф Вейгль, подаривший миру около трех десятков опер. И уж во всяком случае никому из новоспасских Глинок в голову не могло притти, что мелодии из «Швейцарского семейства» чаще всего напевают в одной из петербургских гостиных.

Словом, путешествие Вейглева клавира, совершенное летом 1821 года, решительно ничем не было отмечено в летописях села Новоспасского. Автор «Швейцарского семейства» оказался, пожалуй, даже в затруднительном положении в ельнинской глуши. Если именно этой опере были отданы все чувства в маленьком особняке на Мойке, то, казалось бы, и юного посетителя изящной гостиной ничто не должно было отвлечь от тех швейцарских народных мелодий, из которых соткал свою оперу Вейгль. Клавир действительно и лежал на самом почетном месте, однако кумиру Вены и некоторых петербургских дам препятствовали совсем другие напевы.

В эту короткую побывку дома новоспасский наследник познал всю тщету своих прежних странствий по песенным проселкам. Михаил Глинка не поражался более богатству голосов и подголосков, не бросался вслед за каждой песней по самотканной ее стежке. Все равно все песенные проселки не вы́ходишь и мыслью не обнимешь всех голосов. Сколько ни странствуй – не откроется премудрое царство, пока не найдешь к нему столбовой дороги. А где ее искать? В зеленых ли дубравах, или в чистом поле, или, может быть, у городских застав?.. У строгого ли господина контрапункта с госпожою Фугою учиться? Или с березовым посошком целиной брести? А может быть, и вовсе нет на свете премудрого песенного царства, если никто в нем еще не бывал, никто оттуда жар-цвета не вынес?.. Может быть, всю жизнь проплутаешь и опять на первопуток к няньке Авдотье вернешься?

– Эх, Авдотьюшка, – говорил питомец, беседуя с нянькой, – найти бы мне верный посошок!

– Да какой же тебе еще посошок? Приехать не успел и опять в дорогу собрался!

– А такой посошок, старая, чтобы знать, куда итти! Думал я, думал, нянька, и надумал: песни наши не послухом брать надо и не памятью – надобно душу их понять, тогда все голоса сами раскроются. Ведь по песням можно про народ все узнать, как по книжке прочесть?..

– Так, так, Михайла Иванович!

– Тогда и песенные голоса сами объяснятся: почему этот сюда пошел, а тот эдак повернул. Не зряшно ведь они ходят… Поняла теперь, нянька, какой я посошок ищу, для какой дороги?

Авдотья Ивановна скорее всего ничего не поняла, только сердцем посочувствовала неуемному песенному человеку.

– А не далече ли тебе, касатик, итти?

– До тех пор, пока не прийду в премудрое песенное царство. А пока что ты мне, нянька, пой!

– Не пою я ноне, касатик!

– Загордилась?

– Христос с тобой, время мое вышло!

– Как бы не так, старая! Пой!

Где ж тут было думать новоспасскому наследнику о «Швейцарском семействе»? Клавираусцуг оперы пролежал весь июль на почетном месте в верхних апартаментах новоспасского дома, потом снова совершил путешествие в Петербург и увидел свет лишь в Семеновском полку, в Благородном пансионе.

Только год остается ждать Михаилу Глинке до выпуска. Как преуспевающему, ему не грозит объявленный пятилетний курс. И что стоит подождать всего год юноше, встретившему только семнадцатую свою весну! Но шутка сказать – жить еще целый год в пансионе, в мертвой его тишине, от которой все больше цепенеют сердце и ум!

Все меньше остается в пансионе тех однокорытников, с которыми начат был путь просвещения. Кончив курс, укатил в Москву Сергей Соболевский. Не вернулся с Украины Медведь. Автор меланхолического «Гроба» решил изменить Аполлону и, обитая на Полтавщине, углубился в историю славных гайдамаков. Один из немногих членов прежнего содружества, Михаил Глебов, все больше погружается в свою статистику и утверждает, что каждая цифра, говорящая о нуждах народных, во сто крат полезнее всех изящных художеств, вместе взятых.

– Действователи нужны в искусствах не меньше, чем в науках! – спорит с тезкой Михаил Глинка.

Его поддерживает Саша Римский-Корсак:

– Каждый человек, если он не свинья, должен элегии писать!..

А в особняке на Мойке, где обитала первая музыкантша столицы, автор «Швейцарского семейства» был попрежнему самым любимым. Но Михаилу Глинке не давала покоя ревность: зачем постоянно играть из Вейгля, разве не существует другой музыки, ну хотя бы музыки… Михаила Глинки?..

Дело, правда, стоит за малым – такой музыки нет.

Но полно, так ли это? А что же означают тогда нотные листы, на которых он робко и неуверенно заносит свои первые записи? Пишет, зачеркивает и снова пишет, пока не упадет в изнеможении рука. А ноты бегут, разбегаются, ускользают и бегут снова. Как буквы в детстве, теперь выглядывают с исписанкого листа диезы и бемоли. Однако нотные значки, – едва решился доверить им свои чувства юный влюбленный, – оказались куда строптивее, чем буквы: карабкаются по линейкам нивесть куда!