Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества - Бьёрн Ларссон

35

Всю ночь мы шли на юг, ибо я попросил Хендса найти защищённую бухту за коралловыми рифами с наветренной стороны, где никто нас не побеспокоит. Я в основном стоял у штурвала, пока Хендс с честью разрешал навигационные проблемы: измерял глубину лотом, проверял скорость лагом, определял наши координаты по Полярной звезде и записывал смену курса на грифельной доске, которую он приготовил перед нашим отбытием. Он всё ещё злился по поводу присутствия на нашем корабле сухопутных крыс и женщины, но выполнял все необходимые действия. А я, со своей стороны, на сей раз был совершенно доволен и собой, и сложившимися обстоятельствами.

Всё же в моей жизни не так часто, в конце концов, бывало, чтобы я испытывал подобный мир в душе. Осознаю сейчас, что я всегда был беспокойным парнем, и на заре, и на закате своей жизни. И вообще я не был очень весёлым, если память мне не изменяет.

Как могла Долорес быть такой безмятежной и невозмутимой? Она осталась со мной и выдерживала меня всю жизнь, но говорила со мной крайне редко. Всё, что она хотела сказать по эту сторону могилы, уже сказано ею, видимо, полагала она. А я и не упорствовал, но и не лебезил перед ней в надежде, что она откроет рот, ибо разве я выиграл бы от этого? Она была женщиной особого склада, она умела вести себя так, что мужчины невольно становились целомудреннее монашек, хотели они того или нет.

Помню, как это было, когда я поделился с ней новостью о том, что Скьюдамора повесили у форта в Кейп-Косте, его выдали негры, которые были на борту его собственного судна. Долорес рассмеялась своим звонким, искрящимся смехом, который мог кого угодно убедить в том что жизнь — стоящая штука. Весь день, что бы она ни делала, она смеялась этим смехом, воздевала руки в истинной радости и танцевала от возбуждения и благодарности. Она не забыла, как Скьюдамор против её воли лапал её своими липкими руками.

Да, только я прикасался к ней с её согласия. Но даже мне было позволено лишь раз войти в её плоть, что произошло в ту первую ночь на острове, в знак признательности, я думаю. Далее мне приходилось довольствоваться тем, что я ласкал её тело, а она моё. Она не была жеманной или неискренней, подобно светским дамам, но сказала: если я хочу жить с ней всю жизнь, надо, чтобы не было потомства. Я, естественно, согласился на её условия. Да и какой отпрыск, не лишённый соображения, пожелал бы иметь подобного папашу, я вас спрашиваю? А теперь мне приходится самому обеспечивать существование Джона Сильвера. Вот как.

Итак, я безропотно согласился на условия Долорес. Я регулярно, как и следовало, сбрасывал семя при помощи её или моей руки. Но постоянную женщину на берегу имел только я, единственный из всех пиратов, за исключением нескольких, обосновавшихся на Мадагаскаре, правда, у тех, в основном, был целый гарем.

— Ну ты и чудной, пёс тебя побери! — говорил мне обычно Джордж Мерри, когда я вносил на совете одно-два предложения, и мои слова становились законом.

Теперь я понимаю, что мой товарищ говорил такое не случайно. Я не был своим даже среди пёстрого сборища искателей удачи.

Может, именно поэтому Долорес держалась меня? На этот вопрос у меня нет ответа. Разумеется, я выкупил её, сделав свободной; но разве свобода имеет для кого-нибудь такое же значение, как для меня? Почему я ей понравился? Почему она никогда не рассказывала, о чём думает?

Она простояла рядом со мной всю ту ночь, когда мы покидали остров Сент-Томас, на сахарных плантациях которого она проработала четыре года, но так и не произнесла ни слова. Джек и его соплеменники спали на палубе, прямо на досках, к чему их тела уже привыкли. Хендс не трогал их, но ругался и проклинал всё на свете, когда ему надо было пройти, чтобы вытянуть лот, и приходилось внимательно смотреть, куда поставить ногу.

Нагая, какой её создал Бог (и как только Бог мог создать одновременно её и Баттеруорта?), она стояла ту ночь рядом со мной. Иногда она прикасалась ко мне, будто хотела удостовериться, что всё происходит в реальности и её жизнь рабыни осталась позади. Море светилось, вода сверкала так, что казалось, мы плывём в небесных просторах. Ночь была очень тёплая, и сильный пассат между островами давал столь необходимую нам прохладу. Ради подобной ночи стоит жить долго, могу вас заверить.

Мы встали ка якорь, лишь только рассвело, под жемчужный смех Долорес — первые звуки, которые она издала после того, как мы покинули Сент-Томас. Её смех разбудил спящих и даже заставил Хендса усмехнуться, прежде чем он сам успел это заметить. Хендс соорудил завтрак со свининой, хлебом и для желающих стаканом рома из комендантских запасов. Когда все были сыты и веселы, я взял слово и сказал, как обстоит дело: я купил им свободу раз и навсегда и показал документы.

Я бы с удовольствием порвал их на кусочки, сказал я, но в этом мире стать свободным не так просто. Кто поверит вам, если вы сойдёте на берег и будете утверждать, что вы свободные люди? Беглые рабы, лжецы — вот что будут о вас думать, увидев клеймо и всё остальное. Если вы хотите быть свободными, можете плыть на моём корабле со мной до Ямайки. Там я оформлю бумаги, и вы вновь станете людьми. Вы должны знать, что без документов и бумаг вас всегда будут подозревать в самом худшем. Это первое. А второе — какая жизнь у вас будет здесь, по эту сторону Атлантики? Отвечу, если вы меня спросите: как и прежде, здесь вы можете быть неграми на плантациях, неграми в доме плантатора, вьючными ослами в гавани, хотя и без плётки и даже со скудным жалованьем. Оставшись по эту сторону Атлантики, вы, свободные люди, будете ходить в холуях весь остаток своей жизни.

Я замолчал.

— Что же ты предлагаешь? — спросил Джек, поняв, что у меня есть кое-что за пазухой.

— А вот что. Мы вернёмся на Ямайку и сделаем вас свободными людьми. Это во-первых. Во-вторых, предлагаю вам пока место на корабле. Хендс и я намереваемся соединиться с пиратами, промышляющими в этом районе уже некоторое время. Присоединившись к пиратам, мы все станем зажиточными людьми и сможем чувствовать себя свободными всю оставшуюся жизнь, именно так это делают белые. И, наконец, клянусь честью и совестью, хотя этого добра у меня и не очень много, что я вас высажу на берег в Мадагаскаре, как только мы туда прибудем, а рано или поздно это случится.

Чернокожие, конечно, светились радостью.

— Мы не забыли, что ты сделал для нас на невольничьем судне, — поднялся Джек, выступая от имени всех. — И теперь ты вновь сделал нас людьми. Все члены племени сакалава будут навеки твоими братьями.

— Благодарствую, — сказал я. — Но к чему такая торжественность? Давай и бери — вот моё кредо.