Котовский. Книга 1. Человек-легенда - Борис Четвериков

Полковник Мамонтов, однофамилец генерала Мамонтова, был плечистый, с кавалерийскими усами, несколько старомодный, но, по-видимому, храбрый и прямой человек.

«В свое время, — подумал Котовский, — был образцом доблести… Вероятно, нюхнул пороху в четырнадцатом году и не раз приводил в замешательство немецкую пехоту. Как нехорошо он кончает!..»

Мамонтов сдал оружие. Передал своего коня. Видно было, как хотелось Мамонтову торжественности, почетного плена. Он чтил боевые традиции, военный статут и хотел бы передать оружие равному по чину, хотел горделивой смерти и чтобы сказать какое-нибудь значительное слово, до конца остаться храбрецом, не замарать имени, не поругать звания и оружия…

Но ничего торжественного не получилось. И хотя Котовский был вежлив и никто не обидел старого полковника, но на душе у него было все же пакостно.

Почему он, русский, пойман в компании с какими-то шарлатанами, ворующими ковры? Мыслимое ли дело, чтобы боевой полковник русской армии был заодно с шакалами, грузившими в вагоны все, что плохо лежит? Почему он, русский, сдается на милость победителей, и победители эти — русские, защищавшие родную землю, когда он, он, Мамонтов, должен бы изгонять врагов со священной русской земли?

Эти мысли угадывал Котовский у многих офицеров, которых ежедневно доставляли ему. Они передавали золотое оружие, сами срывали с себя погоны и очень, по-видимому, страдали от унижения и стыда. Они смотрели в лицо Котовского, и глаза их спрашивали: «Может быть, не так позорно? Может быть, ничего?» И Котовский отводил взор. Не мог он ответить ничего утешительного.

— Прошу беречь коня, — сказал Мамонтов. — Такого второго нет. Зовите Орлик.

Дрались с группой Мартынова около Овидиополя. В колониях Зальц и Кандель девять раз переходили в атаку, изрубили до четырехсот человек. В этих боях среди других храбрецов отличился Николай Криворучко. Здесь же сражался командир пехотного полка Федор Ефимович Криворучко.

Шли бои с крупной группой полковника Самсонова, засевшей в днестровских плавнях…

Николай Криворучко обратился к Котовскому:

— Разрешите, товарищ комбриг, поехать к ним и вступить в переговоры. Мне удалось установить, что именно с этим полковником Самсоновым я был когда-то в одном полку. Мне кажется, если поговорить… пожалуй, выйдет дело… Я ему растолкую и предложу сдаться без боя.

— Попробовать можно, — согласился Котовский, — тем более, что мы угробим много людей в этих плавнях, пока выбьем из них противника.

— Не согласится — тогда другое дело. Перестрелять их никогда не поздно.

— Чего не случается в жизни! Были в одном полку, а теперь… Давай, давай, Николай, проворачивай это дело! Одобряю.

Делегаты во главе с Николаем Криворучко выкинули белый флаг и стали пробираться в зарослях камыша и кустарника. Котовский с тревогой прислушивался. Тихо. Выстрелов не слышно. Очевидно, делегация благополучно прибыла на место и ведет переговоры.

Полковник Самсонов никак не ожидал увидеть в составе делегации котовцев своего вахмистра. Криворучко коротко обрисовал положение. До каких пор самсоновцы могут сидеть в плавнях? На что им надеяться? Прорываться некуда. Драться, чтобы погибнуть с оружием в руках? Ради чего? Деникинский поход кончился провалом. Погибнуть во славу американских капиталистов, которые снабдили Самсонова оружием?

— Знаете что… глубокоуважаемый Николай Николаевич… — остановил полковник Самсонов, — не будем углубляться в дебри политики. Вы знаете меня — я солдат. Скажите лучше, какие условия капитуляции. Как полагаете, господа офицеры?

Несколько офицеров попросили дать им обсудить этот вопрос. Они встали полукругом, вынули из кобур револьверы и застрелились. Но это был только маленький эпизод среди всех драм и событий этих дней.

Двух решений здесь не могло быть. Через час группа Самсонова сложила оружие.

Когда разоружали офицеров, сдавшихся в плен, произошла одна неприятная встреча. К Котовскому бросился под ноги какой-то человек. Котовский видел много умиравших людей. Одни, умирая, проклинали, другие встречали смерть молча и даже с некоторым любопытством. Такую мразь Котовский наблюдал впервые.

Человек валялся у него в ногах, и хныкал, и все пытался обнять сапог Котовского. Котовский с отвращением отодвинулся. Кавалеристы стояли вокруг и смотрели на ползающего человека, как смотрят на червя, раздавленного копытом.

Наконец тот встал. Все увидели пожилого лысоватого мужчину, с большим сизым носом и маленькими глазками.

— Я в ваших руках, — сказал человек, стряхивая с коленок пыль. Всецело полагаюсь на ваше благородство.

Котовский вгляделся. Неужели Хаджи-Коли, знаменитый полицейский сыщик, который столько раз гонялся за ним, выслеживал его, сажал в тюрьму?!

— У меня нет с вами личных счетов, — сказал, нахмурясь, Котовский и вспомнил одиночную камеру, решетки, кандалы… — Но у вас есть счеты с правительством народа. Вы будете отправлены в тыл вместе со всеми пленными и предстанете перед революционным судом.

Хаджи-Коли увели, но все еще оставалось чувство брезгливости.

12

Под самым Тирасполем, в степи, у немецкой колонии Кандель, там, где летом зреют абрикосы, где изготовляют первосортное виноградное вино и поют сентиментальные немецкие песни, где жили гроссбауэры с помещичьими замашками и помещики с ухватками гроссбауэров, — здесь во время одной из атак погиб славный Христофоров.

Он увидел в последний момент, как белогвардейский офицер целится в Котовского. Христофоров успел заслонить собой командира. Пуля попала ему в сердце, пробив металлический портсигар.

В ту же минуту метким выстрелом Котовского был уничтожен и убийца Христофорова. Но страшное, непоправимое свершилось, и Христофоров лежал теперь строгий, стиснувший зубы, как бы говоривший: «Я шел до конца».

Бесстрашный в боях, неутомимый в походах, верный в делах товарищества… Ну что ж… Это неизбежно… Чем дальше идешь по жизненному пути, тем больше могил остается по обочинам дороги. Но у больших людей и жизнь в смерть значительны.

Хоронили Христофорова в Тирасполе, на городской площади. Котовский начал говорить прощальное слово над дорогой могилой, разрыдался, не закончил речи. Конники видели впервые, как плачет командир. Да и многие из них тоже плакали. А могильщики молча, хмуро, торопливо сбрасывали комья земли, и земля грохала о крышку гроба.

Не стало милого, душевного комиссара.

Может быть, здесь, над этой могилой, Котовский вспомнил разговоры на большие, серьезные темы с кристальным большевиком, убежденным коммунистом Христофоровым и поклялся при первом же затишье, при первом перерыве в боях вступить в партию, в которой уже с давних пор мысленно считал себя состоящим.

Ушла бригада к новым битвам, к новым победам. Осталась в Тирасполе, на берегу Днестра, молчаливая могила. Тишина склонялась над ней. Прилежные сторожа — зима, весна, лето и осень — посменно несли почетный караул, заботливо убирая могилу то серебряным снегом, то нежной зеленью, то нарядными, пестрыми цветами, то ярко-желтыми листьями, которые так печально шуршат.

13

В Тирасполе Юцевич сидел над списками выбывших из строя и готовил сообщение в дивизию, когда вошел Котовский.

— Бросай свою канцелярию. Пошли в баню!

Баня в походной боевой жизни была отдыхом и наградой за труды, не всегда доступным занятием и большой радостью.

Быстро собрались и пошли. Но когда проходили мимо здания тираспольской школы, Котовский спросил:

— Что это за охрана возле школы? Кого они охраняют?

— Пленные офицеры. Больше некуда было поместить, вот и находятся здесь до отправки в штаб армии.

— Зайдем посмотрим.

И они повернули к школе.

Вдруг оттуда грянуло «ура». Только с Котовским и могли быть такие чудеса! Когда это бывало, чтобы пленные так приветствовали своего победителя?!

Дело в том, что легенды о «непобедимом красном генерале» проникли далеко за пределы Советской страны. Даже там, за кордоном, передавалось из уст в уста, что красный генерал Котовский не знает поражений, его не удерживает ни ураганный огонь, ни проволочные заграждения, он скачет на коне, и где он появился — нужно бросать оружие. Ни пуля, ни клинок не берут его. Он раздает деньги беднякам, кормит голодных, одевает раздетых. Он все может. Никакие генералы не в силах справиться с ним. Говорят, еще в царские времена его пробовали запирать в темницы, но он уходил из-под стражи; ссылали на каторгу, но он сбрасывал цепи и бесследно исчезал. Больше того — он мог совершать чудеса, заставить реки течь в обратную сторону, унять бурю на море, высечь из кремня такую искру, что падала молнией на помещичьи усадьбы и сжигала их неугасимым огнем…