Святость и святые в русской духовной культуре. Том 1. - Владимир Топоров

В хотан–сакских текстах земля, понимаемая как святая, нередко сопровождается соответствующими описаниями (при этом, правда, следует помнить о переводном характере подавляющего большинства этих текстов). Так, земля оказывается терпеливой (kyer'à ssanda storu ksamova cvi ye vata asa[du yinda], Zambasta 16, 23; «Однако земля крайне терпелива, когда кто–либо делает ей зло»), мягкой и гладкой (szada kade ssanda nauna, Ibid. 22, 121), лишенной зла (ttera ksamovi brya balysa samu kho ssanda ne ju oysa, «Сказание о Бхадре» 11:177, «Ты так снисходителен, любимый Будда, как земля [ты] без зла») и т. п. Не случайно, что именно Будда более всех других подобен земле, и корень этого подобия — святость. Не касаясь некоторых других деталей, связанных с сакск. ssandaa- и ysamassandaa — (в частности, появления у этих слов в отдельных контекстах специфических значений — "место", "земля–поверхность", "континент" [ср. Zambasta 22, 158, 203] и др.), можно с уверенностью сказать, что в сакской традиции сохранен в этих двух лексемах реликт архаичных представлений о святости и ее главном воплощении, и эти представления находят поддержку и в славянском материале [358].

Данные других иранских языков о рефлексах и.-евр. *k'uen–to- количественно очень невелики и, главное, не всегда надежны. Тем не менее, следует помнить о возможности сохранения в скифском элемента spэnta — "священный", "святой", который через серию превращений (sfand —>fsand) мог уцелеть в названии священного места в Скифии, приводимом Стефаном Византийским, — Ψευόαρτάκη, если согласиться с конъектурой (весьма правдоподобной) — *Ψενδαρτάκη (Marquart 1905, 11:88), т. е. «(место) священного огня», ср. ст. — осет. *fsand–art "священный огонь" (*fsœnd–art). Это сочетание, возможно, отражено в названии осетинского божества Ævzэеndэеg, культ которого отмечен в сел. Кора Куртатинского ущелья (праздник этого божества справляется в понедельник после Джоргуба), см. Абаев 1958:210; также 1949:158; 1979:303–304 и др. [359], а само имя допустимо возводить к иранск. *spantaka-. Но существуют, видимо, и некоторые другие факты, позволяющие расширить осетинские представления о святости и набор выражений, содержавших элемент *fsœnd (*fsand). Речь идет о слове wac (уац) "слово", "весть", "известие", "сообщение" и т. п. (ср. хорз уац "добрая весть", "благая весть" при греч. εύαγγέλιον), которое, употребляясь перед именами христианских святых, фактически становится эпитетом со значением «святой», ср. Wac–Gergi "Святой Георгий", Wac–Illa "святой Илья" (допускают, что в начале Зеленчукской надписи Ις Χς/Οατς (?) [или Οα…ς(?)] Νικόλαός — за не вполне ясным Οατς или Οα…ς может скрываться wac "святой"; впрочем, не исключено, что здесь нужно видеть греч. о άγιος), также имя нартовской героини Aciroxs (< *Waciroxs, букв, "свет Слова"), нартовское название чудесной чаши Aciamongэe (< *Waci–amongэe, букв, "указательница Слова"). То, что слово в своем высшем значении (Слово) понималось как святое (подобно Логосу в определенном религиозно–философском контексте) и с известного времени стало клишированным способом передачи персонифицированной святости (воплощенное Слово) [360], предполагает, кажется, в виде источника сочетание типа осет. *fsœnd & *wac "святое слово", в результате компрессии которого возникло wac "святое слово", а затем и wac "святой" (ср. слав. *sveto/je/ slovo). Как известно, осет. wac родственно авест. vak vacah-, др. — инд. vak — (vac), vacas и т. п. Но в данном случае важнее, чем эта известная связь, то, что уже в ведийской традиции складывалась концепция божественного Слова, Слова–демиурга, персонифицированного Слова (ср. богиню Вач) и, следовательно, создавались предпосылки для понимания Слова как освященного божественным началом святого [361]. Вместе с тем не менее существенно употребление этого корня в индо–иранском ономастиконе (ср. вед. Vacaspati "Господин Слова" в применении к Богу–демиургу), в частности, в той традиции, к которой как раз восходит осетинский, — в скифской. В скифском именослове отмечен целый ряд имен с элементом, обозначающим слово, причем большинство этих имен является сакрально отмеченным. Ср. скифск. Ούταφάρνης (из надписи, найденной в Кубанской области), о божестве, в соответствии с *vaca–farna-; Άταμάζας, Άτταμάζας = *vaca–maza-; Ουαχώζακος = *vahu–vaca–ka — "доброслов" (откуда — *vahu & *vac — "доброе [благое] слово", см. выше), Χοροαθος = *hvar–vac-, осет. xor–wac "солнца вестник"; Άβροζεος = *avra–vaca-, осет. arv–wac "носитель небесного Слова"; ср. также Όζαρδωζις = *хšaθra–vač — "чье слово полно власти (мужества)", осет. эexsart–wac; Καρζοαζος = *karza–vac — «чье слово резко, грозно», осет. kurz–wac (Абаев 1949:185–186; 1979:306–307).

Нет полной уверенности в том, как нужно исторически объяснять ряд названий земли, почвы, пыли, праха и т. п. в памирских языках, но привлечь к себе внимание исследователей в связи с поиском других возможных рефлексов др. — иранск. *suant — (= авест. spэnta- и т. п.), они, несомненно, должны. Речь идет о таких примерах, как язгул. sat (Эдельман 1971:250), шугн. sit (Зарубин 1960:230), рушан., хуфск. sit (Соколова 1959:249), сарык. sit (Пахалина 1971: 156); возможно, сюда же ваханск. sit "отмель (на реке)" (= "песок") (Грюнберг, Стеблин–Каменский 1976:466); бартанг. šoš (ср. šuš) "песок" (Соколова 1960:156) и др. [362] В связи с предысторией др. — иранск. *suant- и под. и, в частности, с проблемой семантической мотивировки этого слова, как следует из предыдущего (ср. о вед. svanta: svàyati "набухает", "возрастает" и т. п.), целесообразно иметь в виду авест. spa(y) — с теми же значениями (ср. su-, spi-/< *sui-/: sura — "мощный", sэvišta-. Superl., si–spi–mna-. Partie, med. "выступающий вперед", yavae–su — "вечноцветущий" и т. п.), хотан. — сакск. hasv — "пухнуть", "набухать" (ср. ha–su< *fra–su — "опухание"), осет. rэesujun, rэesyjyn "пухнуть", "распухать" (см. Абаев 1973:380–381: *fra–su-), ормури sus "пухнуть" (ср. др. — инд. sotha — "опухоль"), белудж, siaγ "пухнуть" и т. п. при перс, sud "прибыль", пехлеви sut "прибыль", "польза" и др. Еще об одном возможном отражении и.-евр. *k'uen — (tо) — в отдельных иранских языках см. ниже. — В связи с особой важностью иранских данных для славянской, особенно русской, ситуации и в связи с ролью иранского контекста в ранний период восточно–славянской истории, уже — его значением для Киева и Киевской Руси, уместно очертить в общем виде иранский вклад в русскую духовную культуру. См. Приложение.

В связи с восточно–иранскими фактами и особенно данными хотан–сакского языка, занимающего предельно восточное положение в иранском ареале, бесспорно интересны данные, относящиеся к тохарскому А (отчасти и к В), поскольку они фиксируют самостоятельную версию в развитии и.-евр. *k'uen–to-. Правда, переводной характер текстов снижает ценность показаний, особенно в отношении тех или иных сочетаний с тохарским рефлексом и.-евр. *k'uen–to-. Но даже в этой ситуации существует некий аспект компенсации: если у исследователя не может быть уверенности, что данное сочетание действительно существовало в тохарском, а не было вызвано к жизни калькированием или иным видом передачи переводимого санскритского текста, то вместе с тем сам факт такого перевода на тохарский, который «достраивает» данный фрагмент текста до Уровня, реконструируемого по другим данным, и, следовательно, «индоевропеизирует» его, должен быть признан чрезвычайно показательным. И подобные примеры отмечаются в восточно–тохарских (А) текстах не раз. Рефлексом и.-евр. *k'uen- в тохарском А является kasu "благой", "хороший" [363] (о чем см. van Windckcns 1941:s.v.; 1976:s.v.; Poucha 1955:62–63 и др.). На его основе построены и другие слова — kaswe (Adj., Adv.), kaswa–si (Adj. poss.), kaswone "добро", "благо", "добродетель", kaswone–si (Adj. poss.), kaswoneyum (Adj.), kaswoneyumskune (Subst. abstr.), а также ряд composita: kasu- kasu–kaswoneyum, kasu–woru–esnum (= санскр. susamvrtaskandhah), kaswu–ortum (?), *kaswa–palisak, kaswa–wsalum, *kaswonakal Тохарские В факты более скудны, но представляют интерес как раз в том, в чем они отличны от таковых в тохарском А. С и.-евр. *k'uen–tо- в конечном счете связаны тох. В. kwants, kwa(m)ts (Adv.) "верно", "крепко", "твердо", но и, видимо, "дорого", "хорошо"; ср. также kwantsanne "твердость", "крепость", "прочность", сложные слова типа kwantsa–palsko и т. п. [364] Как бы ни объяснять различие между структурой парадигм в обоих тохарских языках (при наличии общих компонентов — kasu: kwa(m)ts и krant: kreni/karts-), нельзя игнорировать тот факт, что тох. В kwa(m)ts и производные от него слова довольно решительно вытесняют значение «хороший», «благой» в отличие от тох. A kasu (о семантической эволюции «хороший» >«твердый», «прочный» уже писалось; видимо, нужно исходить из промежуточной стадии — «верный», «надежный»).