Вид с холма - Леонид Сергеев

После этих моих слов переводчик немного расслабился. До этого он явно нес отсебятину: мы с Рудькой скажем пару-тройку слов, а он тараторит минут десять, но после моих патриотических слов, вроде, стал переводить точно, как эхо. Дальше я разговорился, как пьяный лектор: без всякой прикраски рассказал о жизни нашей интеллигенции — продемонстрировал глубокие познания в этой области, — а в заключение подарил англичанам по своей книге. Рудька тут же пометил в книгах лучшие, по его мнению, рассказы.

— О нем надо судить вот по этим вещам, — он ткнул пальцем на свои отметины в оглавлении. — Остальное здесь так себе, полкило бумаги. Но у него еще есть время стать героем.

Пока переводчик переводил, Рудька встал и кивнул мне:

— Ладно, собирайся! Поедем в детсад, нас там ждут. Потом на стройку или на какой-нибудь мыловаренный завод и… в Дом кино.

— Да, чего-то не хочется кататься по Москве, — слабо протянул я. — И потом, с утра пьянствовать… стоит ли?

— Давай, давай! — Рудька двинул мне кулаком в бок и потащил к выходу. — Посмотришь из «рафика» на золотую осень.

Осенняя Москва действительно выглядела прекрасно; англичанин с камерой без устали снимал все, что мелькало за окном, а Рудька давал пояснения и раз пять повторил:

— …Но сейчас в Москве самое впечатляющее — осенние парки, красивые женщины и… кабак в Доме кино.

Недалеко от детского сада шофер спохватился:

— Зачем куда-то ехать на стройку, вон бойлерная, а работяги везде одинаковые, — он кивнул на строение в глубине переулка.

Мы с переводчиком его поддержали. Рудька начал было артачиться — нет панорамы строительства, крупных планов и прочего, — но под нашим натиском сдался.

— Ладно, но купим бутылку, без нее работяг не разговорить.

В бойлерной было двое рабочих: один — пожилой с короткой шеей и сломанным носом, другой — молодой небритый парень с сигаретой в углу рта; старший что-то крутил на верстаке, парень сидел перед дверью и смотрел во двор.

— Удачное место для наблюдения, — определил Рудька вместо приветствия.

— Это точно, — поспешно согласился парень. — Здесь, во дворе, происходит такое! Получше телевизора.

Мы с переводчиком проговорили «Здрасьте» и я спросил:

— Мужики, можно к вам?

— Заходите, — буркнул старший без особого энтузиазма, но как только Рудька поставил на верстак «столичную» и выложил плавленые сырки «Дружба», подобрел:

— Починить чего?

— Просто потрепаться за жизнь, — пояснил Рудька. — С нами двое англичан, хотят узнать, как живет наш рабочий класс, — мой друг махнул иностранцам: — Заходите, ребята, не стесняйтесь!

Рабочие спокойно взглянули на заграничных гостей; парень пододвинул табуретки, старший достал стаканы и сообщил:

— Я во время войны в Германии встречался с англичанами. Ничего были парни, подарили мне зажигалку.

Переводчик перевел его слова и у англичан глаза полезли на лоб, они обрушили на фронтовика шквал вопросов.

— Пусть знают наших! — подмигнул мне Рудька.

Мы разлили водку и выпили. Англичане сделали только по глотку и так сморщились, что парень рабочий чуть не упал от смеха и, чтобы показать наши возможности, тут же вызвался сбегать за второй бутылкой, но Рудька объяснил, что нас ждут в детсаде.

Известно, у нас каждый рабочий пьяница, а каждый пьяница — немного философ; в крепких выражениях, которые не знаю как звучали в переводе, просто и доходчиво рабочие поведали гостям о своем житье-бытье, нарисовали более-менее сносную картину бытовых условий; потом долбанули власть имущих — «сытых и довольных» — здесь переводчик замолчал, как бы подавился сырком.

После второго «принятия на грудь», старший рабочий обрисовал свой загородный участок, где выращивает «огурчики — закуску что надо!»; парень расписал свою невесту, которая «заткнет за пояс любую англичанку». Иностранцы оживились; после нудных разговоров со мной о пользе нашего искусства для всего человечества, наконец-то началось общение с «настоящими русскими». В разгар нашего общения в бойлерной появился начальник жэка, мрачный тип с какой-то перекрученной чувствительностью:

— Чем-то воняет! — сразу заявил он, принюхиваясь.

— Нерусским духом, — по-дурацки сострил я.

Рудька ввел начальника в курс дела и пододвинул к нему стакан, но тот отпрянул и некоторое время молча пялился на англичан; потом жутким голосом отчеканил:

— На объектах снимать нельзя, иностранцев водить нельзя…

— Да брось говорить глупости! — поморщился Рудька. — Тоже мне стратегический объект.

— Повторяю, уходите или вызову милицию! — продолжал начальник накалять обстановку.

Англичане встревожились: «Что он говорит?». Переводчик сгладил требование: «У них срочная работа».

— Такие, мужики, дела, — развел руками старший.

— Да, в мужских делах вообще мало хорошего, — подытожил Рудька. — Двинем к женщинам, в детсад. Будем считать это легкой капитуляцией.

— Заходите, мы здесь всегда, — успел шепнуть нам парень рабочий у выхода. — Если не с кем будет выпить, заходите.

— Зайдем, когда не будет этого, — Рудька кивнул на начальника жэка. — У него ржавое ведро вместо головы.

В детский сад мы опоздали — у детей начался послеобеденный отдых. Этим обстоятельством Рудькина знакомая заведующая и девушки воспитательницы были крайне огорчены, но все же показали нам комнату игрушек и, что особенно заинтересовало англичан, — поделки детей: аппликации из осенних листьев, звери из пластилина. Показывая все это, девушки трогательно суетились, старались как можно больше расхвалить своих питомцев; для них визит необычной делегации был событием — они явно готовились к нему: в одной из комнат был накрыт чайный стол и над ним висел плакат: «Добро пожаловать дорогие гости с Туманного Альбиона!»; они благоухали косметикой и выглядели феями в детском царстве; расточая улыбки, они испытывали стеснение, неловкость, но это только украшало их.

Англичане решили дождаться пробуждения детей, а скорее — побольше пообщаться с нашим прекрасным полом. Короче, они минут сорок болтали за чайным столом — любовались воспитательницами, а мы с Рудькой покуривали на воздухе — любовались осенними видами. Потом вышли полусонные дети; позевывая, хором спели какую-то песенку, что-то станцевали, взявшись за руки, а когда окончательно пришли в себя, галдящей оравой набросились на «странных дяденек» — трогали, гладили их, тащили играть в «прятки» — англичане все это отсняли и были счастливы.

Ну, а про Дом кино рассказывать нечего. Очутившись в престижном ресторане, англичане сникли, весь их вид выражал — подобных заведений мы насмотрелись предостаточно, уж лучше б задержались в детском саду. И нам с ними стало скучно, ведь они почти ничего не пили и, соответственно, как собеседники были неинтересны.

Единственно кто развеселился — это переводчик; в какой-то момент к нам подсели Рудькины приятели и заговорили с англичанами на их родном языке; переводчик воспользовался этим и налег на водку и закуску — уминал все подряд и то и дело подмигивал мне, как бы говорил: «Наконец-то передохну, займусь делом».

…А за окном был потрясающий осенний вечер, тихий, светлый, и я подумал: «Какой-то суматошный получился день. И чего пошел на поводу у Рудьки? Лучше б погулял с собаками».

Разбойники

Мне несколько раз довелось встречаться с разбойниками. Самыми первыми были герои книг, которыми я зачитывался в детстве — они внезапно сходили со страниц, когда я меньше всего их ждал.

В те послевоенные годы отец с заводским товарищем после работы ходил на ночную рыбалку. Они ловили рыбу бреднем на речке Казанке; с рыбалки отец приносил несколько рыбешек, из которых мать варила уху — в нашей семье постоянно не хватало продуктов. Однажды я уговорил отца взять меня с собой, тем более, что Казанка протекала недалеко от нашего общежития. Мы пришли на речку поздно вечером. Уже наступала осень, вода была холодной и, чтобы согреться, после рыбалки, отец с товарищем разожгли костер. Мне наказали быть костерщиком — поддерживать огонь, а сами, размотав бредень, вошли на мелководье в осоку и потащили сеть вдоль берега. Скоро они исчезли в темноте, я только слышал всплески от их движений.

Через полчаса они вернулись, выбрали из сети бьющихся рыбешек, недолго погрелись у костра и снова полезли в воду. Они приходили и уходили еще несколько раз, пока, как мне показалось, не пропали совсем. К этому времени я просто-напросто уснул. Долго боролся со сном — смотрел на лягушек, которые прискакали на свет, на тени от костра в прибрежных кустах; эти тени дрожали, ползли в разные стороны и меняли очертания, превращаясь в разбойников, которые только и ждали, когда я закрою глаза, чтобы расправиться со мной. От страха я крепился изо всех сил — тряс головой, шлепал себя по щекам, но все же мои глаза слиплись. И сразу один из разбойников ударил меня ножом в живот. От боли я заорал изо всей мочи. На мой вопль прибежал отец.