Безутешные - Кадзуо Исигуро

– Я кое-что ему принесла. Вот, – она вынула пакет. – Я принесла ему вот это.

Один из носильщиков, сунув голову в комнату, что-то произнес, и двое, находившихся внутри, появились на пороге. Софи не двинулась с места, и некоторое время никто не понимал, что дальше говорить или делать. Тогда вперед выступил Борис, подняв на вытянутой руке свой черный портфель.

– Пожалуйста, господа, – произнес он. – Сдвиньтесь в сторону, прошу вас. Вон туда, пожалуйста.

Он махнул носильщикам, чтобы они отошли. Двое на пороге, обменявшись улыбками, не двинулись с места, и Борис еще раз нетерпеливо махнул рукой:

– Господа, в ту сторону, пожалуйста! Освободив достаточно места перед уборной, Борис оглянулся на мать. Софи приблизилась еще на несколько шагов, а потом вновь остановилась. Ее глаза были прикованы к двери (носильщики держали ее приоткрытой) – и в них читался страх. Опять все растерялись, и Борис первым прервал молчание.

– Мама, подожди здесь, пожалуйста, – сказал он, повернулся и исчез за дверью.

Софи явно испытала облегчение. Она прошла еще несколько шагов и как бы невзначай удостоверилась, можно ли что-нибудь разглядеть через щель. Обнаружив, что Борис оставил дверь плотно закрытой, она выпрямилась и стала ждать, как ждут в очереди на автобус. Пакет был переброшен через ее сложенные руки.

Борис появился через несколько минут, по-прежнему с докторским чемоданчиком, и тщательно затворил за собой дверь.

– Дедушка говорит, он очень рад, что мы пришли, – спокойно проговорил Борис, глядя на мать. – Очень рад.

Он продолжал глядеть матери в лицо, и меня впервые поразило то, как он это делал. Затем мне пришло в голову, что он, прежде чем вернуться к Густаву, ожидает поручения от матери. В самом деле, Софи, подумав, сказала:

– Скажи, я ему кое-что принесла. Подарок. Я отдам его через минуту. Мне… мне нужно его приготовить.

Когда Борис скрылся за дверью, Софи повесила пальто себе на руку и стала расправлять складки на мягкой коричневой упаковке. Видимо, по причине полной бессмысленности ее действий, я подумал о том, что меня ждет множество других обязанностей. Мне вспомнилось, например, что я еще не осмотрел зал, и с каждой минутой возможностей для этого остается все меньше.

– Я на минутку, – сказал я Софи. – Нужно кое о чем позаботиться.

Она продолжала возиться с пакетом и не откликнулась. Я собирался повторить свои слова громче, но затем решил, что не стоит привлекать к себе внимание, и потихоньку пустился на поиски Хоффмана.

32

Пройдя немного по коридору, я заметил впереди какую-то суматоху. Примерно дюжина мужчин, крича и жестикулируя, наскакивали друг на друга, и мне сперва подумалось, что в атмосфере растущего напряжения разразилась ссора среди кухонного персонала. Но потом я увидел, что толпа медленно продвигается ко мне и что состав ее очень пестрый. Некоторые из собравшихся были одеты в вечерние костюмы, другие – явившиеся, вероятно, прямо с улицы – в анораки, плащи и джинсы. К ним присоединился и кое-кто из оркестрантов.

Один из мужчин, кричавший громче остальных, показался мне знакомым. Пытаясь вспомнить, кто он, я услышал его крик:

– Мистер Бродский, я настаиваю!

Я узнал седого хирурга, которого встретил в лесу, и понял, что в центре толпы, с упрямой решительностью, движется Бродский. Вид его был ужасен. Кожа на лице и шее побелела и увяла.

– Но он говорит, что он в порядке! Почему вы не даете ему решать самому? – крикнул хирургу мужчина средних лет, одетый в смокинг. Его немедленно поддержало множество голосов, следом послышался хор протеста.

Тем временем Бродский, не обращая внимания на переполох, продолжал медленно продвигаться вперед. Вначале мне казалось, что его несет толпа, но когда он приблизился, я выяснил, что он идет самостоятельно, опираясь на костыль. Последний привлек мое внимание, и, всмотревшись пристальней, я установил, что это гладильная доска, которую Бродский держал под мышкой.

Пока я изучал это зрелище, крикуны, по-видимому, начали меня узнавать и один за другим почтительно замолкали, так что по мере приближения толпы шум стихал. Хирург, однако, не успокаивался:

– Мистер Бродский! Ваш организм претерпел тяжелейший шок. Я вынужден настаивать, чтобы вы сели и дали себе отдых!

Бродский смотрел в пол, концентрируясь на каждом шаге, и некоторое время не замечал меня. Наконец, уловив в поведении окружающих перемену, он поднял глаза.

– А, Райдер! – воскликнул он. – Вот и вы.

– Мистер Бродский! Как вы себя чувствуете?

– Прекрасно, – невозмутимо отозвался он.

Толпа немного расступилась, и оставшееся до меня расстояние Бродский преодолел уже легче. Когда я похвалил его за то, как быстро он научился передвигаться с помощью костыля, он взглянул на гладильную доску так, будто только что о ней вспомнил.

– Она валялась в кузове фургона у человека, который меня сюда привез, – пояснил он. – Вещь довольно удобная. Прочная, ходить можно. Правда, есть одно затруднение. Иногда она раскрывается. Вот так.

Он потряс доску, и она, конечно, стала раскладываться. Чтобы ее остановить, понадобился лишь легкий рывок, однако даже такая помеха, если она возникает периодически, явно должна была вызывать немалое раздражение.

– Нужна веревка, – с грустью произнес Бродский. – Что-то вроде этого. Но времени уже не остается.

Я взглянул вниз, куда он указывал, и не мог не ужаснуться при виде левой штанины, завязанной узлом ниже бедра.

– Мистер Бродский, – сказал я, заставив себя поднять глаза, – вы не можете сейчас хорошо себя чувствовать. Хватит ли у вас сил, чтобы сегодня дирижировать оркестром?

– Хватит, хватит. Я чувствую себя прекрасно. Я буду дирижировать и… и выступление пройдет блестяще. Так, как я все время думал. И она увидит это собственными глазами и услышит собственными ушами. Все эти годы я был не таким уж дураком. Я лелеял это в душе и ждал. Сегодня она увидит, каков я, Райдер. Это будет великолепно.

– Вы говорите о мисс Коллинз? Но разве она придет?

– Придет, придет. Не сомневайтесь. Он сделал все, чтобы этому помешать, он ее напугал, но она придет. Теперь я разгадал его игру. Райдер, я добрался до ее квартиры, я долго шел, и это было тяжело, но под конец встретил этого человека, этого доброго человека, – Бродский оглядел толпу и махнул кому-то рукой, – который проезжал мимо в фургоне. Мы отправились к ней домой, я постучал в дверь, стучал и стучал не переставая. Кто-то из соседей подумал, что началась прежняя история. Вы ведь знаете, я проделывал это раньше, устраивал ночами грохот, и соседи вызывали полицию. Но я сказал: да нет же, дурень, я вовсе не пьян. Я попал в аварию и теперь трезв и все понял. Я прокричал это соседу, толстому старикашке. Я все понял, понял, чем он занимался все это время, кричал я соседу в верхнем окне. И тогда она подошла к двери, она приблизилась и слышала, как я говорил с соседом, и видела меня через окно, и не знала, что делать, и я бросил соседа и стал обращаться к ней. Она слушала, но дверь вначале не открывала, и тогда я сказал: смотри, я попал в аварию, и она отворила двери. Где этот портной? Куда он делся? Он должен был приготовить мне пиджак. – Бродский стал озираться, и голос из задних рядов толпы произнес:

– Он скоро будет, мистер Бродский. Да вот, он уже и здесь.

Появился маленький человечек с портняжным метром и стал обмерять Бродского.

– Ну что там? Что? – нетерпеливо бормотал Бродский. Затем сказал мне: – У меня нет костюма. У них был один готовый, его должны были привезти мне домой – так они сказали. Кто знает? Я попал в аварию, и где теперь костюм, неизвестно. Сейчас они подбирают другой. Костюм и рубашку – мне требуется сегодня все самое лучшее. Пусть она видит, о чем я думал все эти годы.

– Мистер Бродский, – настаивал я, – вы говорили о мисс Коллинз. Как я понял, вы все же уговорили ее присутствовать на концерте?

– О да, она будет. Она обещала. Не станет же она во второй раз нарушать свое обещание. Она не пришла на кладбище. Я ждал, ждал упорно, но она не пришла. Однако не по своей вине. Это он, управляющий, он ее запутал. Но я сказал ей, что теперь поздно бояться. Всю жизнь мы тряслись от страха, а теперь должны быть храбрыми. Вначале она не слушала. Все спрашивала: что ты натворил? Она была не такая, какой вы привыкли ее видеть, она чуть не плакала, закрывала лицо руками и чуть не плакала, даром что соседи могли услышать. В этот глухой час ночи она твердила: Лео, Лео, – так она меня теперь называет – Лео, что ты сделал со своей ногой? На ней кровь. И я говорю: ничего, не важно. Была авария, но мимо проходил доктор, так что не обращай внимания, говорю я ей, главное – другое: ты должна сегодня прийти на концерт. Не слушай этого негодяя из отеля, этого… этого мальчишку на побегушках. Теперь уже скоро. Сегодня она узнает, о чем я думал все это время. Все эти годы я вовсе не был тем дураком, каким она меня считала. А она повторяла, что не сможет прийти: во-первых, не готова, а во-вторых, снова откроются старые раны. А я говорю: не слушай этого прислужника, этого швейцаришку, поздно его слушать. А она указала на мою ногу и спрашивает: что случилось, у тебя идет кровь, а я прикрикнул: наплюй. Наплюй на это, сказал я. Не видишь разве, мне очень нужно, чтобы ты пришла! Ты должна прийти! Ты должна прийти и убедиться сама! И тогда я увидел, что она оценила серьезность моих слов. Я узнал по ее глазам: в голове у нее что-то сдвинулось и ожило, страх ушел. И я понял, что наконец победил, а тот туалетный работник остался с носом. И я сказал ей, успокоившись: «Так ты придешь?» Она тихо кивнула, и я знал, что могу ей верить. Ни следа сомнения, Райдер. Она кивнула – и я поверил, повернулся и пошел восвояси. И вот я здесь, – тот парень, добрая душа, – ну где же он? – подвез меня в фургоне. Но если б не он, я дошел бы и сам, я уже ничего.