Безутешные - Кадзуо Исигуро

– Борис, – услышал я голос Софи, – пойди спроси дедушку, как он чувствует себя сейчас. И узнай, как ему подошло пальто – не нужны ли переделки. Может, нужна лишняя пуговица? Чтобы подол не хлопал по ногам, когда дедушка будет подолгу стоять на мосту. Пойди и спроси его, но не задерживайся и не веди длинных разговоров. Просто спроси и сразу на выход. Когда я вернулся в коридор, мальчик уже успел исчезнуть за дверью, и я застал знакомую сцену: Софи стояла в напряженной позе и смотрела на дверь; носильщики с озабоченными лицами толпились слегка поодаль. Добавилось только несчастное выражение в глазах Софи, не замеченное мною ранее, и я внеза но ощутил прилив нежности. Я подошел к Софи и нял ее за плечи.

– Трудное время для нас всех, – мягко заметил я. Очень трудное.

Я попытался притянуть ее поближе, но она стр нула мою руку и продолжала разглядывать дверь. Удивленный ее сопротивлением, я сказал раздраженно:

– Послушай, в такое время нам всем нужно поддерживать друг друга.

Софи не отвечала. На пороге комнаты появился Борис.

– Дедушка говорит, что как раз о таком пальто и мечтал и что особенно рад получить его в подарок от мамы.

Софи сердито фыркнула:

– Не нужно ли его подогнать? Почему дедушка не сказал? С минуты на минуту явится врач.

– Он сказал… сказал, пальто ему нравится. Очень нравится.

– Спроси его о нижних пуговицах. Если он собирается часами стоять под ветром на мосту, нужна будет надежная застежка.

Секунду Борис размышлял над ее словами, потом кивнул и направился обратно в уборную.

– Послушай, – сказал я Софи, – ты, кажется, не представляешь, как мне сейчас трудно. Ты понимаешь, что до выступления почти не остается времени? Мне придется отвечать на сложные вопросы о будущем города. Будет работать электронное табло. Понимаешь, что это значит? Тебе хорошо думать о пуговицах и всем таком. А представляешь, как трудно сейчас мне? Софи обратила ко мне рассеянный взор и, казалось, готовилась ответить, но в этот миг появился Борис. На этот раз он очень серьезно глядел в лицо матери, однако ничего не произносил.

– Ну, что он сказал? – спросила Софи.

– Он говорит, пальто ему очень нравится. Говорит, оно напоминает то пальтишко, которое носила в детстве его мать. По цвету похоже. Говорит, на том пальто была картинка с медведем. На пальто, которое носила его мать.

– Подгонять мне пальто или нет? Почему он не ответит прямо? Доктор вот-вот явится!

– Ты, похоже, не понимаешь, – прервал ее я. – Многие люди от меня зависят. Будет электронное табло и все такое. Я должен после каждого ответа выходить к рампе. Это громадная ответственность. Тебе, кажется, невдомек…

Я замолк, услышав голос Густава. Борис тут же повернулся и пошел обратно в уборную. Мы с Софи стояли и ждали, как нам показалось, очень долго. Наконец появился Борис, миновал, не глядя, нас обоих и направился к грузчикам.

– Господа, пожалуйста. – Он сделал приглашающий жест. – Дедушка приглашает вас войти. Он хочет, чтобы вы все сейчас были с ним рядом.

Борис пошел вперед, носильщики, слегка поколебавшись, взволнованно последовали за ним. Проходя мимо нас, некоторые неловко пробормотали два-три сочувственных слова, обращаясь к Софи.

Когда удалился последний носильщик, я заглянул в комнату, но не увидел Густава, скрытого за спинами носильщиков, которые толпились у самой двери. Одновременно заговорили три или четыре голоса. Я намеревался подойти ближе, но Софи внезапно опередила меня и пересекла порог. В комнате началась суета, голоса смолкли.

Я шагнул к дверному проему. Грузчики расступились, чтобы пропустить Софи, и я теперь ясно видел Густава, лежавшего на матрасе. Коричневое пальто было наброшено ему на грудь, поверх уже знакомого мне серого одеяла. Подушки у Густава не было, и, судя по всему, не хватало сил поднять голову, но он смотрел на дочь и на его лице играла нежная улыбка.

Софи остановилась в двух-трех шагах от него. Я видел только ее затылок, но догадывался, что она глядит вниз на отца.

Несколько мгновений прошло в молчании, потом Софи произнесла:

– Помнишь день, когда ты пришел в школу? С моими принадлежностями для плавания? Я оставила их дома и все утро расстраивалась и не знала, что делать, и вот ты являешься с моей голубой спортивной сумкой, той, что на ремне, прямо в классную комнату. Помнишь, папа?

– В этом пальто мне будет тепло, – отозвался Густав. – Как раз то, что мне нужно.

– У тебя было всего полчаса, и всю дорогу от отеля ты бежал. Ты появился в классной комнате с моей голубой сумкой.

– Я всегда очень гордился тобой.

– В то утро я ужасно растерялась. Не знала, что делать.

– Пальто замечательное. Посмотри на воротник. Здесь всюду натуральная кожа.

– Простите, – послышалось у меня под ухом, я обернулся и увидел молодого человека в очках и с докторским чемоданчиком, пробиравшегося в комнату. За ним по пятам следовал еще один носильщик, которого я запомнил с Венгерского кафе. Эти двое вошли, молодой врач поспешно опустился на колени рядом с Густавом и приступил к осмотру.

Софи молча глядела на доктора. Затем, словно осознав, что внимание отца теперь занято другим, отступила на несколько шагов. Борис подошел к ней, и мгновение они стояли рядом, едва не соприкасаясь, но Софи, казалось, не замечала мальчика и не сводила глаз с согнутой спины врача.

В этот миг мне вспомнилось, что нужно еще о многом позаботиться до выступления, и, поскольку прибыл доктор, я решил воспользоваться случаем и незаметно ускользнуть. Я проворно выбрался в коридор и собирался уже пуститься на поиски Хоффмана, но услышал сзади шорох и почувствовал на предплечье чью-то грубую хватку.

– Куда это ты? – злобно шепнула Софи.

– Прости, ты не понимаешь. У меня сейчас масса дел. Будет электронное табло и все такое. На мне большая ответственность. – Произнося это, я все время пытался высвободить свою руку.

– Но Борис. Ты ему нужен здесь. Ты нужен нам обоим.

– Послушай, до тебя, похоже, никак не дойдет! Мои родители – ты что, не понимаешь? Мои родители вот-вот приедут! У меня еще тысяча забот! Ты ничего, просто ничего не соображаешь! – Я наконец вырвался. – Послушай, я скоро вернусь, – примирительно бросил я через плечо и поспешил прочь. – Вернусь, как только смогу.

34

Быстро шагая по коридору, я заметил несколько фигур, выстроившихся вдоль стены. Я присмотрелся: все они были одеты в кухонные комбинезоны и, кажется, ждали своей очереди, чтобы забраться в черный стенной шкаф. Заинтересовавшись, я замедлил ход и наконец повернулся и направился к ним.

Стенной шкаф был высокий и узкий, точно чулан для швабр, и располагался не на уровне пола, а приблизительно на полметра выше. К нему вела коротенькая лестница. Судя по тому, как вели себя стоящие в очереди, я подумал, что там находится либо писсуар, либо фонтанчик для питья. Однако когда я подошел поближе, обнаружилось, что человек, находившийся в ту минуту на самом верху, приняв согнутую позу и выпятив зад, роется в содержимом шкафа. Остальные тем временем жестикулировали и издавали возгласы нетерпения. Когда верхний начал осторожно пятиться, кто-то из очереди ахнул и указал на меня. Все обернулись, и через мгновение очередь рассеялась, освобождая мне дорогу. Верхний мигом скатился по лестнице и поклонился мне, приглашающим жестом указывая на шкаф.

– Спасибо, – сказал я, – но, кажется, тут очередь.

Раздался хор протестующих голосов, и несколько рук буквально втолкнули меня на лестничку.

Узкая дверца шкафа захлопнулась: мне пришлось потянуть ее на себя – и я едва удержался на тесной площадке. Открыв дверцу, я, к своему удивлению, обнаружил, что смотрю с огромной высоты в зрительный зал. Задняя стенка шкафа отсутствовала, и, если набраться храбрости, можно было бы, высунувшись и вытянув руку, коснуться потолка зрительного зала.

При всей внушительности открывшегося зрелища, придумать такое опасное устройство мог только полный идиот. Шкаф, если его можно было так назвать, имел наклон вперед, и беспечному зрителю ничего не стоило, неловко ступив, оказаться на самом краю. Между тем от падения предохраняла только тонкая веревка, натянутая на уровне талии. Я не знал, чему служил этот шкаф, – разве что использовался при развеске флагов и тому подобного.

Осторожно передвигая ступни, я забрался в шкаф, затем крепко ухватился за раму и поглядел вниз, на сцену.

Примерно три четверти мест было занято, однако лампы еще горели, зрители болтали и обменивались приветствиями. Некоторые махали знакомым, сидевшим в отдалении, другие толпились в проходах, беседуя и смеясь. Через две главные двери непрерывно втекал народ. В оркестровой яме сверкали отраженным светом пюпитры, в то время как на самой сцене (занавес был поднят) одиноко ожидал большой рояль с поднятой крышкой. Рассматривая сверху инструмент, на котором мне в скором времени предстояло дать важнейший в своей жизни концерт, и думая о до сих пор не осуществленном осмотре зала, я вспомнил пословицу «Близок локоть, да не укусишь» и снова стал досадовать на то, что не смог правильно организовать время, проведенное в этом городе.