Пылающий берег - Уилбур Смит

Вслушиваясь в тон ее голоса, Х-ани замерла. Держала влажный меховой шарик над отверстием в яйце-бутылке и с недоумением глядела на Сантен широко раскрытыми глазами.

— Ведь только сейчас я впервые рассмеялась с тех пор, как попала в Африку.

И она снова засмеялась, после чего Х-ани, облегченно вздохнув, перевела свое внимание на бутылку.

— Сегодня Африка впервые проявила себя с доброй стороны.

Поднеся к губам влажную меховую губку, Сантен высосала из нее прохладную росу, слаще которой она не пила раньше ничего.

— Это особый день, Х-ани. Особый день для меня и для моего ребенка.

Когда все яйца-бутылки были наполнены до краев и аккуратно закупорены, они решили побаловать себя и пили росу из листьев до тех пор, пока полностью не утолили жажду. Только тогда Сантен огляделась, начиная наконец сознавать, чем был туман для растений и живых существ пустыни.

Яркие рыжие муравьи выползли из своих глубоких ямок, чтобы воспользоваться благодатным моментом. Трудяги-муравьи спешили от растения к растению, всасывая в себя капельки жидкости, пока их животики не распухали так, что становились прозрачными и едва-едва не лопались, только тогда они снова исчезали в своих норках. А у входа в каждую трещинку их поджидала группа других муравьев. Свадебные кортежи провожали своих королев с супругами, они поднимались в туманный воздух, помахивая хрупкими бумажно-белыми крылышками, и улетали вдаль. Большинство гибло в пустыне, но некоторые выживали и присоединялись к другим семействам летающих муравьев.

Песочные ящерки спустились с дюн, чтобы попировать, ловя муравьев, занятых перелетом. Среди них встречались и грызуны имбирно-красного цвета, прыгавшие по твердой поверхности на необычайно развитых задних лапках, удивительным образом напоминая миниатюрных кенгуру.

— Посмотри-ка, Х-ани, что это? — Сантен вдруг заметила престранное насекомое размером с саранчу, стоявшее на голове, совершенно расслабившись. Роса собиралась в серебристые капельки на блестящей, радужно-переливчатой броне, медленно струясь по желобкам панциря и направляясь прямо в загнутый клювик этого существа.

— Хорошая еда, — сказала Х-ани и сунула насекомое себе в рот, с хрустом разжевала, а затем с наслаждением проглотила.

Сантен залилась смехом.

— Ах, ну что ты за прелесть, Х-ани!

Она начинала видеть вокруг себя потаенную жизнь пустыни и по-своему постигать ее.

— Что за очаровательно-сказочная страна эта Африка! Наконец-то я в состоянии понять хоть что-то из того, что так старался объяснить мне Мишель.

С переменчивостью, свойственной Африке, но не удивлявшей больше Сантен, картина природы внезапно изменилась. Завеса тумана расчистилась, солнце обрушило свой жар на землю так, что последние драгоценные капельки росы испарились с растений-камешков в течение нескольких минут. Муравьи исчезли в муравейники, залепив отверстия, а песочные ящерицы заспешили обратно в дюны, оставив после себя бумажные крылышки съеденных ими летающих муравьев, которые легкий морской бриз лениво разносил по побережью.

Сначала замерзшие в тумане ящерицы нежились на солнечной стороне дюн, однако уже через несколько минут давящий жар заставил их перебежать через гребень на теневую сторону скользкого склона. Позже, когда полуденное солнце уничтожило всякую тень, они нырнули в песок и закопались поглубже, где он был прохладнее.

Х-ани и Сантен, взвалив на плечи свои сумки и согнувшись под тяжестью яиц-бутылок, вернулись на пляж. О-хва был уже в лагере и поджаривал на прутиках с дюжину жирных ящериц, а порядочный мешок рыжих грызунов лежал раскрытый на плоском камне возле костра.

— Ох, муж, какой ты неустрашимый добытчик, — прощелкала Х-ани, кладя свою сумку наземь и расхваливая старика за его старания. — Наверняка среди Санов никогда не было охотников, который сравнился бы с тобой в ловкости!

О-хва, нисколько не смутившись, прихорошился и смешно напыжился от щедрых похвал жены, а Х-ани, на мгновение повернув лицо к Сантен, бросила на нее красноречивый взгляд, какой понятен только женщинам.

«Они все, как маленькие мальчики, — ясно прочитывалось в ее улыбке, — от восьми до восьмидесяти лет они остаются настоящими детьми».

Сантен засмеялась снова, захлопав в ладоши, и присоединилась к игре в пантомиму, понятную лишь ей и Х-ани.

— О-хва молодец! О-хва умница!

Старик гордо приподнял голову, исполненный торжества и важности.

До полнолуния оставалось четыре или пять дней. После ужина было светло настолько, что дюны отбрасывали на берег темно-пурпурные тени. Трое людей, все еще слишком взволнованных приходом утреннего тумана, не могли уснуть. Сантен пыталась следить за болтовней бушменов, время от времени пытаясь присоединиться к ней.

Она уже научилась произносить четыре щелкающих звука языка Санов, а также очень трудному глухому горловому звуку, когда казалось, что говорящего душит что-то.

Однако осилить разницу в звучании тона, которую ухо европейца почти не улавливало, ей пока не удавалось. И само существование этой разницы Сантен заметила лишь в последние несколько дней. Она была крайне озадачена, когда Х-ани, повторяя, казалось бы, одно и то же слово, начала выказывать явное нетерпение из-за того, что Сантен явно не находила разницы в произношении двух слов. А потом вдруг, словно из ушей убрали затычки, она расслышала пять отчетливых окончаний — высокий звук, средний, низкий, повышающийся и понижающийся, которые изменяли не только смысл слов, но также и их связь с остальными членами предложения.

Это было трудно и вместе с тем заманчиво. Сантен села поближе к Х-ани, чтобы наблюдать за ее губами, и вдруг вздохнула с каким-то странным удивлением, схватившись обеими руками за живот.

— Он шевельнулся! — Ее голос был полон изумления. — Он шевельнулся — мой ребенок шевельнулся!

Х-ани поняла мгновенно, быстро протянула руку и, приподняв коротенькую, всю в лохмотьях, юбочку Сантен, приложила ладонь к животу. Глубоко в теле опять что-то живо дернулось.

— Ай! Ай! — взвизгнула Х-ани. — Чувствую его! Чувствую, как он пнулся, будто жеребеночек зебры!

Мелкие слезинки радости навернулись на ее узкие китайские глаза и побежали по изрезавшим лицо глубоким морщинам, искрясь и сияя в свете костра, смешанного с лунным светом.

— Такой сильный, такой храбрый и сильный! Ты только послушай, старейший.

От такого приглашения О-хва никак не мог отказаться. Сантен встала возле костра на колени, высоко подняла свои юбки, обнажив голый живот и не испытывая никакого стыда от прикосновения старика.

— Это самая большая милость на свете, — торжественно объявил О-хва. — Это следует отпраздновать достойным танцем.