Пылающий берег - Уилбур Смит

— Нэм! — И снова: — Нэм!

Сантен, внимательно вслушиваясь, повторила слово и попыталась воспроизвести звуки так, как произнесла их старая бушменка.

Х-ани снова радостно рассмеялась.

— Ты слышал, О-хва? Девочка сказала: «Хорошо!»

Он фыркнул, глядя на нож в руках чужой женщины.

И вдруг понял, что не может отвести от него глаз. Лезвие разрезало мясо на ломтики так чисто, что на ноже оставался лишь один блестящий след. Какое же оно острое, подумалось О-хва, и от этой мысли у него испортился аппетит.

Наевшись так, что чуть не разболелся живот, Сантен прилегла возле огня, и тут же к ней подошла Х-ани и выскребла под бедром ямку. Лежать сразу стало гораздо удобнее, и она устроилась, чтобы спать, но Х-ани пыталась показать что-то еще.

— Ты не должна класть голову на землю, Нэм Чайлд, — объясняла она. — Ты должна держать ее выше, вот так.

Х-ани приподнялась на локте, а затем ловко положила голову на собственное плечо. Сантен такая поза показалась жутко неудобной, и, улыбнувшись в знак признательности, она осталась лежать, как и лежала.

— Отойди от нее, — пробурчал О-хва. — Когда скорпион заползет ей ночью в ухо, поймет.

— Она многому научилась за один день, — согласилась Х-ани. — Ты слышал, как она сказала: «Нэм»? Это ее первое слово, так я ее и назову — Нэм. Нэм Чайлд…

О-хва опять фыркнул и пошел в темноту облегчиться. Конечно, он понимал необыкновенный интерес жены к этой чужеземке и к ребенку, которого она носила в своем чреве, но впереди у них было очень опасное путешествие, и женщина будет только тяжелой обузой. А вот нож, если бы не этот нож, — мысль о ноже опять разозлила его.

Сантен пробудилась с громким криком. Ей приснился ужасный сон, непонятный и очень расстроивший ее, — она видела Мишеля, но не в объятом пламенем самолете, а скачущим на лошади. Тело Мишеля было все таким же черным от ожогов, волосы его вспыхнули факелом, но под ним был Облако, израненный и искалеченный снарядами, кровь ярким пятном растекалась по белоснежному боку, а внутренности вываливались из разорванного живота, пока он несся по полю.

— Вон моя звезда, Сантен. — Мишель показал вверх рукой, похожей на черную клешню. — Почему ты не хочешь следовать за ней?

— Но я не могу, Мишель, — выкрикнула Сантен, — я не могу!

Он ускакал галопом через дюны на юг не оглядываясь, а она звала его с мольбой в голосе:

— Мишель, подожди! Подожди меня, Мишель!

Она все еще кричала, когда чьи-то нежные руки разбудили ее.

— Успокойся, Нэм Чайлд, — прошептала над ней Х-ани. — Демоны сна напугали тебя, но посмотри-ка, они уже ушли.

Тело Сантен по-прежнему содрогалось от рыданий, и тогда старая женщина прилегла рядом, накрыла своей меховой накидкой ее и себя, прижала девушку и стала гладить по голове. Очень скоро та успокоилась. Тело бушменки пахло дымом, и жиром животного, и еще какими-то дикими травами, но запах этот не был отталкивающим. Наоборот, от тепла, исходившего от Х-ани Сантен стало уютно и хорошо, через некоторое время она уснула снова, на этот раз кошмары больше не снились.

А Х-ани не спала. Старикам не требуется спать столько, сколько молодым. Но в ее душе разлился покой. Физический контакт с другим человеческим существом был тем, чего ей крайне не хватало все эти долгие месяцы. С самого детства она знала, насколько это важно. Матери-бушменки носили своих детей привязанными к груди с младенчества, и вся последующая жизнь подрастающих Саков проходила в постоянном общении с остальными членами клана. На этот счет у них даже поговорка имелась: «Одинокая зебра легко становится добычей льва». Издавна клан бушменов жил как единый организм, в котором все тесно взаимосвязано.

Подумав об этом, старая женщина опечалилась. Воспоминание о погибшем клане вновь тяжело сдавило ей грудь: выносить его нестерпимо больно. В семействе О-хва и Х-ани было девятнадцать человек — три сына и три их жены, одиннадцать детей их сыновей. Самую младшую из внучек Х-ани еще не успели отнять от груди, а у старшей девочки, которую Х-ани любила самой нежной любовью, первый раз пошла менструация, когда болезнь обрушилась на клан.

То была чума, о которой не только они, но и вообще в племени Санов никогда не слышали. Болезнь победила так быстро и была такой жестокой, что до сих пор Х-ани не могла ни разобраться в ней, ни примириться с тем, что произошло. Она началась с того, что стало болеть горло, потом перешла в страшную лихорадку, от нее кожа горела огнем, казалось, что при прикосновении пальцы опалит жаром. Чума вызывала такую жажду, какой не испытываешь и в самой Калахари, имя которой «Великая сушь».

Сначала умерли самые маленькие дети, буквально на второй или третий день после появления первых симптомов болезни. Старшие были уже настолько ослаблены болезнью, что не осталось сил похоронить их. Крошечные тела, брошенные на жаре, начали очень быстро разлагаться.

А потом лихорадка прошла, и все поверили, что болезнь их пощадила. Они похоронили своих малышей, но танцевать и петь поминальные песни духам детей, отправившихся в путешествие в другой мир, все-таки не смогли, так как были слишком уж слабы.

Однако, как оказалось, болезнь вовсе не пощадила, она просто изменила свой лик и вернулась новой страшной лихорадкой, наполнив легкие водой. Внутри все хрипело и булькало, люди задыхались, умирая.

Умерли все, за исключением О-хва и Х-ани, но и эти двое были так близки к смерти, что прошло много дней и ночей, прежде чем они набрались достаточно сил. Когда старики более или менее поправились, то станцевали танец, в честь своего клана, хотя и знали, что теперь он обречен. Х-ани оплакивала малышей, которых она уже никогда больше не поносит у себя на бедре и не порадует своими сказками.

А потом они стали обсуждать причину и смысл этой трагедии; говорили об этом без конца, сидя у костра ночью, по-прежнему объятые глубочайшей скорбью, пока однажды вечером О-хва не сказал:

— Как только наберемся достаточно сил для путешествия, — а ты знаешь, какими опасными бывают такие путешествия, — мы должны отправиться к Месту Вечной Жизни, потому что только там найдем ответ на то, что все это значит, и узнаем, как мы сможем умилостивить злых духов, которые нанесли нам такой удар.

Из печальных воспоминаний Х-ани вернулась на землю, снова ощутив рядом с собой молодое, плодоносящее тело. Ее боль чуть отступила, ибо в ней вновь пробудился материнский инстинкт, в высохшей, давно оставшейся без молока груди вдруг шевельнулось что-то, казалось, навсегда убитое великой болезнью.

«Может быть, — подумала Х-ани, — духи уже смилостивились. Ведь мы совершаем паломничество в священную землю, и они сотворили благодеяние, так что старая женщина услышит крик новорожденного еще раз перед тем, как умереть».