Великий лес - Борис Саченко

— Ни немцам, ни тем, что в сторожке…

— А кто там, в сторожке? — оживился, обрадовался, как невесть чему, Василь.

— Мы не знаем. Только видели — с винтовками ходят. Как и ты.

— Это в какой сторожке? — добивался, хотел уточнить Василь.

— В той, — махали цыгане руками, показывали куда-то далеко, в сторону Дубровицы.

Распрощался Василь Кулага с цыганами, снова побрел по лесу, зашуршал, зашелестел палой листвой.

«Кто ж это с винтовками вблизи лесничовки ходит? Неужели Иван Дорошка? Но почему тогда он мне ничего не сказал? Боится меня, не доверяет? А может, Петрусь Хоменок и Максим Варивончик? Любопытно, любопытно…»

XX

Взвод Алексея Заспицкого отступал вместе со своей частью дальше и дальше на восток. Отступал с боями, чередовавшимися с длинными, изнурительными переходами.

К новому красноармейцу, земляку командира, Пилипу Дорошке скоро все привыкли. Привыкал к новым своим друзьям и обязанностям и Пилип Дорошка. Немного нескладный, не очень разговорчивый, он в трудную минуту бросался на выручку каждому, кому нужна была помощь, или врастал, как камень, в землю, и никто, никакая сила не могла сдвинуть его с места — шли ли на него танки, или рвались вокруг снаряды, бомбы.

Ни во время боев, ни во время переходов с позиции на позицию Алексей Заспицкий не выпускал из виду своего старшего по возрасту, но менее опытного в воинском деле земляка. Он и подсказывал, и помогал, учил Пилипа стрелять, ползать по-пластунски, скрытно наступать и отступать.

— Я из вас хорошего бойца сделаю, — говорил он Пилипу Дорошке, называя его, как и всех бойцов, на «вы». — В лепешку разобьюсь, а сделаю. И вам самому наука моя пригодится, и нашему общему делу. Я считал и считаю — не имеет права умереть тот, кто хотя бы десяток гитлеровцев на тот свет не спровадил…

Пилип Дорошка охотно принимал опеку Алексея Заспицкого. Он тоже тянулся к своему земляку, потому что, может быть, как никогда, испытывал потребность в добром человеческом слове, в участии. Самые разные мысли не давали покоя и ему, едва он оставался наедине с самим собой. «А может, и мне не стоило искать, догонять своих, а вернуться домой, в Великий Лес, как Адам Зайчик? — все чаще закрадывалось в голову. — Он там знать ничего не знает, а тут… Отступаем, идем и идем. А куда? Что там, впереди?..» В обществе же Алексея Заспицкого эти мысли уходили на второй план. Хотелось получше усвоить то, о чем говорил командир-земляк, чему он учил, чтоб и сам командир был доволен, и все бойцы взвода.

— Молодчина, молодчина, — время от времени хвалил, подбадривал командир своего подчиненного. — Еще немного — и вы все наверстаете. Я еще услышу, как про вас будут говорить: он словно родился в солдатской форме, словно всю жизнь служил в армии…

Командир взвода смеялся, смеялись и бойцы, которым по душе пришелся Пилип Дорошка.

Но такие минуты, когда можно было посмеяться, выпадали редко. Куда чаще выдавались минуты горестные. В одном из боев погибло сразу семеро бойцов взвода. И хотя командир утешал всех тем, что немцев было убито в несколько раз больше, это не очень-то действовало. Тем более что и похоронить товарищей как надлежало не смогли: немцы стремительно наступали и не было сил их сдержать.

А там и пошло. После каждого боя недосчитывались двоих, а то и больше друзей. Редели и редели шеренги. Был ранен в левую руку, правда легко, и сам командир Алексей Заспицкий.

— Главное, чтоб правая рука была в целости, — не терял он чувства юмора. — Ею я еще уложу несколько фашистов. Не я буду, если не уложу…

А Пилип Дорошка снова задумывался над своею судьбой.

«Иван просил: не подведи, Пилип. Мы победим, и позор тебе будет, если подведешь. Но кто будет знать, как я вел себя в трудную минуту? Один за другим свидетели гибнут. И отступаем, отступаем… Так прет Гитлер, что не удержать. Этак, глядишь, и до Москвы дойдет. Воротился бы — может, и в живых бы остался… А тут навряд ли выживешь…»

Как будто и не было в жизни такого, из-за чего стоило бы цепляться за нее, — только труд, заботы да вечная грызня, а все равно не умирать — жить, жить хотелось.

«Со временем, глядишь, и с Клавдией наладилось бы. А нет — бросил бы ее, на другой женился. И детки, если хочешь, были бы еще, и все бы на лад пошло. А то ведь… Вроде и не жил еще, только собирался жить. Все вкривь да вкось. Думалось, лучшее там, впереди… А видишь, как обернулось — лучшего может и не быть. Искалечит или вовсе убьет…»

«Так что ж, убегать, как Адам Зайчик? А может, и Матей Хорик…»

Нет, не мог поступить так Пилип Дорошка. Особенно теперь, когда у него появились новые друзья, когда Алексей Заспицкий взял его под свою опеку, зачислил в свой взвод.

«Да если я это сделаю… Меня же, как дезертира, расстреляют. А если и уцелею, Заспицкий потом все про меня расскажет. Позор, всем Дорошкам позор. Будь что будет, а убегать с фронта… До сих пор не сбежал, а теперь уж и подавно. Вдруг как-нибудь все и обойдется, уцелею, выживу. И на фронте же не все погибают, из самого жестокого боя живыми выходят. Только голову не надо особо под пули подставлять. Тут Алексей Заспицкий прав — воевать надо с умом, умеючи…»

И Пилип учился, постигал премудрости военного дела. И в боях, и в коротких промежутках между боями. Упорству, находчивости его можно было позавидовать.

— А вы мне с первого взгляда понравились, — признался однажды Алексей Заспицкий. — Когда увидел вас у колодца. Босиком, оборванный, без шапки… Но волевой, жилистый, как полевой осот или хвощ. Такие живучи, всегда добьются своего. И я просто так, на всякий случай, спросил, кто вы да что. Обрадовался, что земляк…

— Спасибо, — сказал Пилип Дорошка. — Если б не вы, не знаю, как бы у меня все сложилось, где бы я сегодня был.

— Благодарить в конце войны друг друга будем. Когда Гитлера разобьем, землю родную от оккупантов вызволим.

— А вы верите — будет это? — тихо, чтоб никто не слышал, спросил Пилип Дорошка.

— Конечно, будет! — без малейших сомнений ответил Алексей Заспицкий и даже повеселел, голубые глаза его посветлели.

— И брат мой, Иван, то же говорил, — признался Пилип Дорошка и опустил глаза. — А у меня такой уверенности нет… Вернее, есть, — тут же исправился он, — только не всегда.

— Не сомневайтесь, Гитлера мы разобьем, вот увидите. И поздравим друг друга с победой! Вспомните когда-нибудь мои слова, будет это!

И в глазах у Алексея Заспицкого — никогда раньше не видел этого Пилип Дорошка — стояли слезы…

… Тот бой разгорелся неожиданно. Взвод Алексея Заспицкого — собственно, уже не взвод, а лишь остатки взвода, — отступая, наткнулся на фашистскую засаду. Немцы залегли по обе стороны дороги на подходе к лесу и ударили из автоматов и пулеметов, подпустив красноармейцев совсем близко. Позади, там, откуда отступали, было голое поле, впереди — лес и немцы. Сколько немцев, какие у них силы — никто не знал. И потому бойцы залегли, стали отстреливаться. Как выяснилось, силы были неравные.

Отходили организованно, отстреливаясь, давая друг другу отбежать и залечь. Немцы не отставали, шли почти в полный рост, поливая все впереди себя огнем из автоматов. Пилип, уже привыкший к свисту пуль, тоже отступал короткими перебежками. Отбежит, упадет на землю, отползет за кочку или бугорок, выстрелит — и опять поднимется, бежит. Все делал в точности, как учил его земляк-командир.

Ряды красноармейцев редели, то один, то другой — убитые, раненые — оставались лежать на опушке перед кустами. Правда, то и дело вскрикивали и падали, оставались лежать и немцы. Расстояние до них сокращалось с каждой минутой, немцы наседали и наседали. И, чтобы дать возможность оторваться взводу, Алексей Заспицкий приказал нескольким бойцам остаться, прикрыть отход своих.

Среди тех, кого оставил командир, был и Пилип Дорошка. Сперва командир, как видно, не узнал его, а потом, когда спохватился, отменять приказ уже не стал: что подумали бы о нем бойцы?

Пилип не был в обиде на командира. Ничего лучшего для себя он не ждал и не хотел. Он был таким же бойцом, как и все. Почему же командир должен был оберегать его и подставлять под пули других? Потому что земляк? Но это же не оправдание.

Их было трое, тех, кто залег, остался поджидать немцев. Пилип лежал с краю, со стороны леса, укрывшись за комлем старой березы. Двое других залегли справа от него, почти на самом берегу речушки. Не стреляли до последнего. Лишь когда немцы подошли шагов на двадцать, дали залп из трех винтовок. Немцы залегли, а немного погодя ползком двинулись вперед…

Пилип стрелял прицельно. Одного, потом еще одного пришил пулей к земле. Третий, должно быть раненый, достал из-за пояса гранату, бросил… Граната разорвалась чуть в стороне от Пилипа. Взвизгнули, пролетели над головой осколки…