Жизнь Рембо - Грэм Робб

Его старинный партнер по исследованиям Сотиро писал из Зейлы, чтобы выразить свое сочувствие, и заметил, что сейчас самое время быть подальше от Харара: «от 50 до 60 человек умирают каждый день от голода». «Moconon [sic!] перестрелял много галла и иту, которые ели своих братьев и детей. Что-то странное творится в стране в этом году!»

Сам Маконнен лично написал и поздравил его с успешной операцией. По словам Савуре, губернатор Харара был глубоко тронут этой вестью: «Он сказал, что ты самый честный человек на свете и что ты часто доказывал ему, что был его верным другом».

По мере того как проходили дни, появлялись едва различимые признаки того, что операция не была полным успехом. Неврозы Рембо множились, как микробы. Он пришел к убеждению, что хирурги использовали его в качестве манекена для практики. Ампутация не была необходимой: «Если кто-то спросил моего совета, вот что я хочу сказать. Пусть они сделают из вас отбивную, разрежут и разделят на мелкие кусочки, но не позволяйте им ампутировать. Если наступит смерть, то это будет, по крайней мере, лучше, чем жизнь с ампутированными конечностями. […] Лучше страдать год, как душа в вечных муках, чем подвергнуться ампутации».

Даже при отсутствии одной ноги он ужасно боялся, что военные власти привлекут его к службе. Почта может выдать его. Изабель пусть пишет как можно реже и только для «Рембо» («не ставь «Артюр»). И лучше пользоваться другим почтовым отделением. Больной инспектор полиции пристает с рассказами об уклоняющихся от призыва на военную службу и «планирует подложить мне свинью».

На самом деле не было и намека на то, что Рембо собираются призвать на военную службу или отправить в тюрьму. Его военная учетная запись показывает, что он всегда исполнял все требования законодательства[933], и удивительно, что его матери и сестре понадобилось так много времени, чтобы прояснить ситуацию.

Его реальным страхом был окончательный призыв на военную службу. Врачи объявили его «вылеченным» в конце июня, но Рембо научился узнавать своего врага. Ночью, лежа без сна, он прислушивался, не забрались ли воры в палаты:

«Сказать по правде, я даже не думаю, что я излечился внутренне. Я жду что-то вроде взрыва…

Это бессонница заставляет меня опасаться, что я могу подвергнуться какой-нибудь другой болезни. Я с ужасом думаю о своей другой ноге – это единственная опора, которая у меня осталась! Возможно, мне суждено стать cul-de-jatte[934]! Думаю, в таком случае военные власти оставили бы меня в покое!»

23 июля Рембо решил уехать из госпиталя. Врач рекомендовал сменить обстановку, и он в любом случае отчаянно пытался вырваться на свободу. Госпиталь кишел болезнями – помимо «оспы, сыпного тифа» в нем витал неискоренимый вирус скуки. Рембо должны были забрать как чемодан на маленькой сельской станции Вонк.

Когда он писал Изабель, он настаивал, чтобы его разместили в Роше в комнате наверху. Он должен был вернуться на место рождения «Одного лета в аду». Через восемнадцать лет герой возвращается домой, чтобы сравнить мечту с реальностью: «Я вернусь с железными мускулами, с темною кожей и яростными глазами…»

Выпуск La France moderne за февраль – март 1891 года трубил о своем великом открытии:

«На этот раз мы его поймали! Мы знаем, где Артюр Рембо – тот самый великий Рембо, настоящий Рембо, Рембо – автор «Озарений».

Это не декадентская шалость.

Мы нашли логово известного пропавшего поэта».

Африканское убежище Рембо было обнаружено, однако о том, что кто-то будет искать его в глухой деревушке на севере Франции, можно было не беспокоиться. Делаэ работал в министерстве образования, жил в пригороде Парижа с женой и тремя дочерьми. Верлен – престарелый enfant французской словесности, испытав напоследок всплеск признания, в очередной раз собирался лечь в Hôpital Broussais (больницу Брусе) с «букетом болезней»: ревматизмом, болезнью сердца, диабетом и сифилисом. Жермен Нуво переживал мистический кризис, тем октябрем он вышел из парижского сумасшедшего дома и вел жизнь бродячего религиозного поэта[935]. Брат Фредерик по-прежнему служил водителем омнибуса в Аттиньи. Опозорив себя женитьбой на беременной нищенке, он считался несуществующим и оставался в неведении относительно судьбы брата.

«Крестный путь» Рембо, казалось, заканчивался там, где и начался. Рош был зеленым, влажным и бурлил знакомыми запахами. По африканским понятиям Рембо, это был крайний север.

Он писал Морису Риесу из «волчьего логова», приписывая несгибаемость своих костей холоду середины лета и согреваясь мыслью о новом приключении. «Когда захочешь, – отвечал Риес, – ты можешь привозить какое угодно оружие через Джибути, пока ничего не будешь говорить, чтобы не привлекать внимания итальянцев»[936].

Несмотря на зловещую боль, Рембо все еще планировал свое будущее. Деньги, вырученные за оружие, позволят ему создать собственную семью. По словам Изабель, он видоизменил свой план: «Чем подвергать себя презрению дочери буржуа, он пойдет в сиротский дом, чтобы найти девочку с безупречным прошлым и образованием. В случае неудачи он может жениться на католичке знатного абиссинского происхождения»[937].

Маловероятно, что Рембо всерьез обсуждал возможность дать своей матери внуков смешанной расы. Его продиктованные письма из Роша до нас не дошли, но о его жалобах можно догадаться по ответам Сотиро: «Нет ничего равного материнской любви! Ее благословения принесут тебе удачу. Охотно верю, что ты не привык к этому. Все же мы должны прислушиваться и уважать мать, в сердце которой всегда наши интересы».

Некомпетентный местный врач, который сообщил Рембо, что он страдает от простой туберкулезной инфекции, был более точен в своем общем диагнозе. Всякий раз, когда показывалась мадам Рембо, «он морщился». «Одно ее присутствие, казалось, вызывало у него физический дискомфорт». «Однажды без видимой причины он прямо велел ей выйти»[938].

Какой бы плохой ни была погода или сильной его боль, Рембо сбегал из дома каждый день в открытом экипаже: «Он любил, когда его привозили в места, где собирались люди в своей лучшей одежде по воскресеньям и в праздничные дни… чтобы посмотреть, как все изменилось за последние десять лет»[939]. Исследователь по-прежнему наблюдал за чужими обычаями, желая знать, увидит ли он когда-нибудь свой дом.

Местные сплетницы и сплетники, опрошенные в 1922 году и в начале 1930-х годов, сообщили некоторые подробности о жизни Рембо в Роше:

«В предрассветные часы было слышно, как он стонет от боли, неистовствуя и изрыгая проклятия, или заставляет играть детские ритурнели на аристоне[940][941], чтобы успокоить его»[942].

«Пустяки! – говорю я ему. – Ты переживешь это, в твоем-то возрасте». – «Никогда!» – отвечает он мне. Затем он смотрит вдаль и ничего не говорит, просто как если бы меня там не было»[943].

«Я помню, как помогал Артюру перевязывать его ногу во дворе на ферме, когда выглянуло солнце. Он ругался, как язычник, и смеялся надо мной, потому что я ходил на мессу.

[…] Будьте уверены – его мать и сестра Изабель были парой лицемерных ханжей, все в деревне говорили, что капитан и Артюр не совсем виноваты в том, что ушли из дома»[944].

В тот год осень пришла рано. Внезапно ударил мороз, затем сильные ветры оголили ветви. Настало время снова отправляться на юг.

Чтобы не мучаться от боли, Рембо принимал отвар из опийного мака, но, узнав от Изабель, что он в бреду изливает душу, пришел в ужас и решил терпеть боль[945].

Чем меньше он казался способным выдержать долгое путешествие, тем больше ему хотелось уехать. Теперь ему казалось, что хирург, который совершил это жертвоприношение, знает, как вылечить его[946]. В Марселе он будет ближе к морю и, как только почувствует, что его здоровье возвращается, сможет незамедлительно отплыть в Африку.

Рассказы Артюра об Африке и Аравии, поведанные странным языком, полным «изысканных» идиом и «восточных выражений»[947], пробудили в Изабель литературные амбиции, хотя она по-прежнему понятия не имела, что Артюр был поэтом. Ей было всего тринадцать, когда было опубликовано «Одно лето в аду», и ее мать, конечно, никогда не упоминала о бумагомарании Артюра. Возвращение брата стало вершиной ее жизни. Загорелый исследователь был первым мужчиной, о котором она должна была заботиться.

Явное равнодушие матери поразило ее: той, видимо, казалось, что Артюр использует свое маленькое несчастье себе во благо[948]. Мадам Рембо всегда было трудно выражать другие чувства, кроме горечи или гнева. Она с трудом смогла держаться надлежащим образом, когда увидела, как в последний раз уезжает из дома ее любимый сын, искалеченный и страдающий.

День отъезда был назначен на воскресенье 23 августа 1891 года. Изабель получила специальное разрешение от своей матери сопровождать Артюра в Марсель.

Он проснулся ночью, за три часа до поезда, который должен был отправляться в 6:30 от станции в трех километрах от дома. Но крестьяне были нерасторопны, а лошадь отказывалась просыпаться. Экипаж едва плелся вдоль темных полей, и Рембо вынужден был снять свой кожаный ремень, чтобы подгонять животное. Когда они добрались до станции, поезд уже ушел. Они вернулись в дом для неловкого бисирования, а в половине десятого снова выехали на поезд, отправляющийся в 12 часов 40 минут.