Ксенофобы - Уильям Кейт

С другой стороны, он практически устранил всю эскадру, уничтожив пятнадцать из девятнадцати кораблей врага. А те, кому удалось уцелеть, возвратятся на свои базы и взахлеб будут пересказывать эту ужасную историю о каком-то неизвестном оружии конфедератов, о загадочном, всепожирающем белом огне, спасения от которого не было.

И теперь империалы запомнят эти события на Геракле навечно и еще очень долго будут гадать, что же за оружие применили против них конфедераты. Черт возьми, а ведь вполне возможно, что найдутся лидеры в Империи, которые отличаются здравым рассудком. Они сделают правильные выводы из того, что здесь, на Геракле, им здорово дали по носу, и решат в конце концов даровать независимость Конфедерации без всяких войн.

Дэв от души надеялся на это.

С этой мыслю он растворил один из боков аппарата Нага, защищавшего его во время этой страшной бури. Воздух был настолько влажным, что хоть выжимай, и в нем до сих пор, как после летней грозы, ощущался запах озона. Едва ступив на склон горы, Дэв вдруг почувствовал страшную слабость и рухнул на колени. Он был выжат, словно губка…

Я/мы должны теперь расстаться.

Для чего? Ваш враг повержен! А я/мы должны исследовать теперь новую Вселенную!

Я/мы… Я не хочу быть Богом. Я не могу быть им.

Что есть «Бог»?

Дэв понял, что не может ответить на этот вопрос. Теперь он улегся на бок, не в силах пошевельнуться. Он не помнил, как падал. Со свинцового неба падал мелкий, занудный дождик.

Прошу тебя, оставь меня.

Согласие/ разочарование/грусть. Было так хорошо оказаться не одиноким.

А ты не будешь одинок. Мы еще… побеседуем. Я, я познакомлю тебя с другими. Но мне кажется, я не смогу больше иметь тебя в себе. Не все время.

А тебе неудобно? Больно?

Нет, нет. Речь идет об искушении.

Что такое «искушение»? Я не понимаю.

Да так, ничего особенного. Ты можешь оставить меня… таким, как я был. Только вот, спину мне ломать не надо.

Я бы никогда не сделал этого! Ты есть Я!

Я – человек… хочу быть им.

Ты… любишь…

Да, я люблю Катю.

Катя… любит тебя тоже. Она говорила «я». А я не…

…понял… нет… но это хорошо.

…не быть одному.

В груди у Дэва возникло такое чувство, словно его коснулась теплая волна шелка. Дэв открыл глаза, однако зрелище многих тысяч волосков, волокон, связывающих его с Нага, выраставших из его тела, все же было почти непереносимым. Он не открывал глаз, пока не почувствовал, что новые чувства уже покинули его и что радионить, связывающая его с Нага, оборвалась.

Когда он открыл глаза, он обнаружил, что лежит один на уступе скалы.

Пытаясь обратить свой взор внутрь себя, Дэв не обнаружил… ничего. Ничего! Он более не обладал способностью смотреть внутрь себя. Ощущение себя как-то уменьшилось, ограничилось в своих пределах. Всего лишь пять чувств!

А мог он еще раз вернуться и стать тем, чем был?

Прошло много времени, пока он снова позволил себе почувствовать. Действовал он крайне осторожно, как человек, который опасается, что ему нанесут страшную травму, – рану, которой страшится, что любое новое движение доставит ему непереносимую боль.

Дэв подозревал, что это слияние с Нага оставило какие-то изменения в нем. Он сохранил ясность мысли, прежде неизвестную ему, даже несмотря на изнеможение, в котором пребывал сейчас.

Нага ушли, удалились в свои подземные пещеры. Дэв чувствовал грусть, одиночество, которого он не знал прежде. Это было даже тяжелее, чем, когда он лишился отца.

Или может быть теперь он как раз тосковал о своем отце, которого не имел возможности даже похоронить, оплакать. Слезы покатились по щекам Дэва Камерона, смешиваясь с каплями дождя. Это были слезы скорби по отцу и по матери. Это были и слезы счастья, за Катю… потому что он чувствовал, что вот-вот увидит ее, чувствовал ее близкое присутствие.

Катя и Хэган действительно прибыли на магнитолете очень скоро.

– Дэв! – крикнула Катя, едва их магнитолет остановился. Спрыгнув на землю, она бросилась к нему. – Дэв! Дэв! Ты жив!

Вик помог ему подняться:

– Слава Богу, Дэв! Я уже думал… Катя крепко прижалась к Дэву, словно не желала его отпускать от себя никогда, и он обнимал ее, растаивая в ее ободряющем тепле. Каким-то образом он сумел изобразить на своем изможденном лице подобие улыбки. Слезы продолжали стекать по его щекам.

– Я… человек, – проговорил он.

Эпилог

Тэрби шлепал босыми ногами по покрытому богатыми коврами полу, неся в руках поднос, как его учили. Когда он появился в Галерее своего Учителя, дверь растворилась и вышла Соня.

В соответствии с заведенным в доме Учителя порядком нингье, «игрушка» пребывала в обнаженном виде, а на Тэрби не было ничего, кроме фундоши, обернутой вокруг пояса. Хотя им было запрещено разговаривать друг с другом, они научились общаться при помощи взглядов. Женщина коротко кивнула ему.

В последние дни обходиться с Учителем следовало крайне осторожно. Говорил он мало, однако из того, что смогла собрать по кусочкам домашняя прислуга, следовало, что Империя проиграла битву, – одну очень важную битву на одном из очень далеких миров, на Геракле.

Тэрби не знал о значительности этой битвы, но прекрасно понимал, что империалы очень обеспокоены ее исходом, тогда, стало быть, все в порядке.

Захваченные в плен на Новой Америке, он, Йоди и Соня были доставлены на Землю, Сингапурскую Синхроорбитальную, где какой-то толстяк, которого теперь они знали как Учителя, приказал допросить их, после чего включил в состав своей домашней прислуги. Допрос был жестоким, их били, но все скоро закончилось. И прислуживание Учителю тоже было сопряжено с болью и издевательствами, но теперь конца этому не было. Иногда Тэрби готов был впасть в отчаяние.

Молча он вошел в мастерскую Учителя, Соня только что сказала ему, что там прибрано. Он выждал несколько секунд, пока дверь снова не восстановилась позади него. Внутри была лишь плетеная циновка, «татами», стойка с мечами и застывшая в немом отчаянии бесконечных мук иночи-зо.

Тэрби чувствовал свою тесную связь с этой живой скульптурой – оба они были гениками, хотя это создание имело в своих генах гораздо меньше от человека, чем Тэрби. Он быстро поставил поднос и подошел к статуе. Ее наполненные болью глаза молили о пощаде.

– Я же говорил тебе, что приду, – сказал он. Тэрби нащупал в складках своей белой повязки маленькую бутылочку, открыл пробку и вылил содержимое в землю, из которой росла иночи-зо. Темные, совершенно человеческие глаза, дважды моргнув, закрылись.