Живая статуя - Наталья Якобсон

Пока что костер мне не грозил, но опять же, я не мог быть уверен в том, что сейчас, пока я ищу убийцу вдали от Рошена, какой-нибудь клеветник не прокладывает мне дорогу на аутодафе. Такое тоже вполне возможно. Каждый раз, когда перо скрипит под моими пальцами, записывая очередные строки, я не могу быть уверен в том, что они не окажутся последними. И не только из-за вероятности попасть на костер. Меня преследовало множество других страхов. Самая большая опасность была связано с поместьем де Вильеров. Старое и огромное, оно высилось над окружающей природой, довлело над ней, нагоняло уныние на все вокруг. Казалось, что внутри старомодно-изысканных, покрытых лепниной стен засело чудовище, и его щупальца вылезают из окон, как оползень обволакивают парк, озеро и даже часть леса. Черные пары проникают сквозь стены и тянутся к любому, кто окажется вблизи. Их случайной жертвой, скорее всего, окажусь я, так как, невзирая на опасность, вскоре отправлюсь к высокой кованой ограде парка, буду исследовать и ждать.

Когда Августин пригласил меня к себе, то я думал, что там, в его башне, либо уже лежит на столе мой смертный приговор, либо ждет предупреждение о том, что пора бежать. Один раз Августин вполне мог бескорыстно предложить побег своему просчитавшемуся слуге. Он был кровожаден не ко всем, а ко мне относился как-то по-особенному, не то, чтобы с симпатией. Симпатии он не испытывал ни к кому, но с каким-то едва уловимым сочувствием. Даже в его взгляде проскальзывало иногда, вроде того, что «мы в одних сетях, но никто об этом не знает». Его мысли прочесть я ни разу не смог. Они были закрыты, и, когда однажды я попробовал заглянуть в них, то чуть не ослеп. Очертания предметов стали терять ясность. Даже солнечные волосы Августина исчезли где-то во мгле. Я пролежал с головной болью с неделю, прежде чем смог снова встать на ноги и увидеть окружающий мир. С тех пор я считал Августина, действительно, святым и защищенным от любого колдовства.

Я полагал, что он вызвал меня к себе, чтобы сказать, я обличен, и у меня есть день или полдня на то, чтобы выехать тайно за границы Рошена. Ведь вполне могли возобновиться слухи о том, чем мы с моим братом занимались после полуночи, когда держали игорный дом. Играли там, конечно же, не в карты, но вспоминать об этом я не хотел. И боялся, что Августин мне напомнит, но он встретил меня без предупреждений. Спокойный и, как всегда, немногословный он подписал какую-то бумагу, сказал только «я поручаю это тебе», а Бруно должен был объяснить мне подробности, снабдить деньгами и помощниками.

Помощника ко мне прислали только одного, да и тот больше напоминал соглядатая. Очевидно, Бруно решил, что я и без подмоги справлюсь с любым заданием. Эжен, самый молодой из всех слуг инквизиции, прибыл сюда только спустя неделю после моего приезда, счел долгом всего один раз прийти ко мне, да и то глухой ночью. Я помню, как худая, мозолистая рук постучала по окну конфискованного у каких-то мещан домика, где мне разрешили расположиться. Тихий шепот за окном возвестил о приходе сотоварища. Не нужен был даже пароль, так коротко и конкретно, как Эжен, могли говорить только мои сослуживцы. Паренек, несколькими годами моложе меня, пользовался привилегией своей незаметности. Его никто не смог бы связать с инквизицией, ни по возрасту, ни по поведению. Он сообщил, что будет работать подмастерьем в деревенской кузне и иногда заглядывать ко мне. Конечно же, место работы он нашел не сам. Крестьяне, наверняка, не раз удивятся тому, зачем кузнецу нужен помощник, который не только мехи раздуть не может без посторонней помощи, но и шляется весь день по деревне без всякого занятия.

Но пока что мне плевать на Эжена. Пусть шпионит за всеми, в том числе и за мной. Я сделаю вид, что ничего не замечаю, если его любопытное худое лицо вдруг мелькнет за одним из окон моего временного пристанища. В конце концов, надо предоставить ему возможность с честью выполнять ту работу, за которую ему платят. Таков мир. На чью-то наглость приходится закрывать глаза, даже если ты приближенный самого Августина. Оступись Эжен хоть раз, и ему самому останется пара шагов до каменного мешка. Я давно уже привык к такому распределению дел в мире. Судьба — насмешница. Сегодня ты почти король, а завтра — никто. Со мной самим произошло нечто подобное, но первоначальной аристократической гордости я не утратил. Всего лишь привык приспосабливаться, идти по следу, выжидать и уворачиваться от надвигающейся опасности.

Воспоминания — тот путь, который мне нужен. Я должен углубиться в прошлое, даже вскрыть и прочесть один из уже исписанных дневников, чтобы понять, где же раньше я мог встретиться с Эдвином. Я был почти уверен, что где-то видел прежде его лицо, чуть насмешливую улыбку, грациозные и неторопливые, но настораживающие движения. Казалось, что его тело ежеминутно напряжено, как у барса перед прыжком. Он только выглядит спокойным, а на самом деле готов в любой миг броситься на какого-то давно ожидаемого врага, в поединке с которым ему не нужна будет даже шпага. Я почему-то был уверен, что Эдвин носит с собой оружие только в качестве украшения. Тогда, как же он может сражаться и быть настолько уверенным в себе, если никогда не прибегает к помощи ни рапиры, ни мушкета? Неужели он рассчитывает на то, что даже врукопашную уложит насмерть не только человека, но и дикого зверя?

Да, он это сможет. Я вспомнил его рукопожатие, мимолетное, но настолько сильное, что я до сих пор ощущал в пальцах боль. Казалось, сожми он мою руку на секунду дольше и хрустнут, ломаясь, кости, потечет кровь из разорванных вен. Я поднес ладонь к свече. Мне казалось, что она все еще была красной, как если бы претерпела не дружеское пожатие, а побывала в раскаленных пыточных тисках.

Удивительно! Я с самого начала понял, что Эдвин всего лишь притворяется изнеженным аристократом, но мог ли я догадаться, что в его руках окажется столько сокрушительной силы. Он, как будто рожден для того, чтобы разрушать, ломать в щепки все, к чему не прикоснется, будь то деревья, дома, целые селения или жизни. И, как ни странно, при этом он выглядел абсолютно безобидным. Вот, что самое страшное. Зло вдруг стало притягательным и чарующим в чьем-то облике.

Так, где же все-таки я его видел? Вскрывать печать на одном из дневников мне не очень хотелось, поэтому я лихорадочно пролистывал только что начатую тетрадь. Занятие, конечно, бесполезное, на дюжине — другой недавно исписанных листов не могло быть ничего о далеком прошлом, но отвлекающий маневр для рук часто позволял моим мыслям сосредоточиться на чем-то далеком и уже недостижимом.

Ну же, Габриэль, вспоминай! Усилием воли я заставил себя вернуться в те времена, вспоминать о которых отчасти было больно. Вот пылает камин, еще в нашем старом особняке, а не в игорном доме. Мы с моим младшим братом Патриком сидим за столом, но не можем заставить себя ни есть, ни пить, ведь отец куда-то уехал и не вернулся. Мы думаем, что его задрали волки, но действительность может оказаться куда ужаснее предположений. Мы отлично осознаем это, но боимся признаваться друг другу в своих страхах. Вся челядь тоже куда-то исчезла. В людской тихо, как в могиле. Только труп одной служанки все еще лежит на столе, усыпанной лепестками каких-то незнакомых цветов. На шее девушки все еще алеет порез, сделанный ножом. Патрик признался мне, что видел, как друг отца сделал это. Тот друг, имени которого мы не знали. Мы даже ни разу не видели его лица. Оно всегда было закутано шарфом, на лоб надвинута широкополая шляпа. Высокое, сильное тело гостя окутывал поношенный плащ. Он показался мне исполином при нашей единственной встрече возле конюшен. Тогда он еще куда-то позвал молодого лакея. Тот так больше никогда и не вернулся, а его немногочисленные вещи отец потом приказал выбросить в засохший колодец или сжечь. Если от чего-то старого и ненужного очень хотели избавиться, то это всегда сбрасывали в пересохший колодец, у которого якобы не было дна. Уж не знаю, как там с дном, но если я кидал туда монету или камешек, то не было слышно звука падения, только долгий свист и никакого хлопка, как если бы почвы внизу, действительно, не было. Нехорошее место — так называли жители ближайшего села колодец и пересохшую землю рядом с ним. Говорили там иногда можно встретить даму, которая сначала очаровывает прохожего разговором, зовет его поближе к себе, при этом разговаривать с ней страшно, но отойти от нее нет силы. Она манит встречного к колодцу и предлагает броситься туда, головой вниз. Она говорит, что это чудесно — разбиться о камни и восстать потом ее слугой, и не поверить ей невозможно, поскольку в ее голосе сила магии. Я не верил в эти истории. Считал их бессмысленными и глупыми, но многие верили, потому что иногда те, кто задерживался в этих местах до полуночи, и вправду, исчезали. Для себя я делал вывод, что им просто захотелось сбежать, но такое заключение не всегда было логичным. Ведь куда могут сбежать дети? А они часто пропадали возле того места.