Свет мира - Халлдор Лакснесс

Дочь ушла искать коров, старуха поставила на огонь кашу, а старик уселся на своей кровати, вытащил складной нож и принялся выстругивать зубья для граблей, стараясь, чтобы стружка оставалась у него в кулаке, а не падала на пол. Сами по себе старики были неразговорчивы, но на все вопросы отвечали подробно и так, словно были одним человеком. Когда скальд спросил старика, давно ли он живет на этом хуторе, старик взглянул на жену:

— Мать, сколько лет мы тут живем?

— Да уж сорок лет, как мы сюда приехали, отец, — ответила жена.

После этого старик ответил гостю:

— Вот уж сорок лет, как мы здесь бьемся.

Гость спросил, много ли у них было детей, и старик снова взглянул на жену.

— Шестнадцать человек у нас было, отец, — сказала жена.

— Да, да, у нас было шестнадцать детей, — сказал старик.

Теперь уже все дети давно разбрелись кто куда, кроме вот этих двух девушек, одна из которых убога телесно, а другая — духовно. Половина детей умерли еще в юности, несколько сыновей утонули, а остальные живут далеко отсюда. Старикам никогда, даже в самые лучшие времена, не удавалось нажить больше двух коров и двадцати овец.

— И вы всегда любили друг друга? — спросил скальд.

Старик на мгновение перестал строгать и смущенно посмотрел на жену.

— Мы всегда любили Бога, — ответила женщина. Казалось, скальд вдруг очнулся от сна, он удивленно взглянул на хозяев и спросил:

— Бога? Какого Бога?

— Мы всегда верили в истинного Бога, — сказала женщина.

— Да, да, мы верили в истинного Бога, — сказал старик.

Они считали свою жизнь красноречивым примером того, как Бог любит людей и как он милостив к ним. Скальд поблагодарил хозяев и стал прощаться.

— Терпеливая девушка, — сказал он, — если твое зеркальце когда-нибудь разобьется, ты позволишь мне подарить тебе другое?

— Добрый ты человек, — вздохнули старики, а светловолосый мальчик, перестав бояться гостя, притащил свои игрушки — бараний мослак и ракушку — и на прощание положил их к ногам гостя. На лицах этих людей лежал отсвет долгих прозрачных летних утр с запахом леса во сне. Душой здесь обладали не только они, но и все, что их окружало. Хотя все уже доживало свой век — сам домик, орудия труда, домашняя утварь, — каждая вещь лежала на своем месте, все было красиво и опрятно. Вещи здесь не ломались не потому, что были сделаны из прочного материала, — что стало бы с этим деревянным ведерком, если бы в него перестали доить утром и вечером? Оно рассыпалось бы в прах. Домишко рухнул бы в тот самый день, когда хозяева перестали бы входить в эту дверь, ласково держась за ручку и осторожно ступая по половицам. Здесь никогда не обращались с вещами небрежно, даже поварешка в котле была как бы самостоятельным существом с собственным голосом и правами; казалось, здесь никогда ничего не делается наобум или как попало, самая пустяковая работа выполнялась с особым почтением к созиданию вообще, с любовью и вниманием, словно она никогда не делалась раньше и никогда не будет делаться впредь.

Скальд шел вдоль расселины тропинкой, по которой гоняли скот, кое-где она подступала к самому краю обрыва. Аромат травы и вереска смешивался с запахом коровьего навоза, лежавшего на тропинке. Коровы крестьянина шли навстречу скальду с тяжелым выменем, с переполненным животом, тихонько постанывая от тяжести, их глаза и морды светились любопытством, а может, в них сквозило и некоторое презрение сытого существа. Скальд вежливо посторонился, чтобы им не пришлось тесниться из-за него.

Девушка сидела на уступе скалы и смотрела вниз на поток. Она сняла с головы косынку, обнажив выгоревшие на солнце каштановые волосы, щеки ее раскраснелись, лицо теперь казалось не таким уж глупым, но на нем не было написано, что она хоть капельку радуется лету. Девушка как будто не замечала идущего мужчину. Прислонившись к ее боку и высоко задрав голову, лежал ягненок, он жевал жвачку, быстро шевеля губами; с другого бока расположилась сама верность — старый пес, который ленился дважды в день лаять на одного и того же человека. Кречеты все еще кружили в расселине, и их крик отзывался эхом в скалах.

Скальд снял шапку и приветствовал девушку, но она едва кивнула в ответ.

— Не надо слишком долго смотреть в расселину, девушка, — сказал скальд. — Расселина — прибежище неудачников. А вот на леднике живет божество, смотри лучше туда.

Девушка не ответила, но все-таки кинула быстрый взгляд на ледник, как будто желая убедиться, что скальд говорит правду. Потом она снова посмотрела в расселину. Нет, вовсе не по легкомыслию такая девушка родила светловолосого сына, наоборот, скорее из-за чрезмерной застенчивости.

— Может, ты не решаешься разговаривать со мной, потому что веришь, будто я ненормальный? — спросил он.

Она взглянула на него, в ее глазах промелькнуло желание ответить, но потом она покачала головой, так ничего и не сказав.

— Я из тех безумцев, которые никому не причиняют зла, — сказал он. — Я ищу только покоя. Вот и все.

На этот раз в ее глазах сверкнул мрачный огонь, словно ей хотелось заплакать. Но она больше не могла плакать. Она смотрела вниз, в расселину.

— Придет день, и человек забудет тех, кого любил, — сказал скальд. — В тот день он сможет умереть спокойно. Самые глубокие раны заживают, и от них не остается никакого следа.

Тогда девушка сказала:

— Вы говорите со мной как скальд, а что толку — я даже не понимаю того, что вы говорите. И мне ничего не нужно.

— Зачем ты говоришь мне «вы»? — сказал он. — Я вовсе не великий и не знаменитый скальд, я даже не известен в приходе, и у меня никогда не было напечатано ни строчки. Если я и скальд, то только для себя. А для всех остальных я человек, живущий вблизи ледника, так же как и ты.

— Я вас не понимаю, — сказала девушка. — Не надо со мной разговаривать.

— А если у меня есть к тебе поручение? — спросил он.

— Поручение? Ко мне? Этого не может быть.

— Привет, — сказал он.

— Привет? Мне? От кого?

— От одного человека, — ответил он. — От человека, с которым ты недавно была знакома.

— Оставьте меня в покое, вы не в своем уме, — сказала девушка.

— Он просил меня напомнить тебе, что там, где жизнь людей кажется цельной, любовь — вечной, детское счастье — безоблачным, существование — обеспеченным, там жизнь тоже не настоящая, вернее, она настоящая лишь наполовину. Неразбитое сердце — это еще не счастье. Он попросил меня сказать тебе, что жизнь колеблется между двумя полюсами и находится в вечной борьбе с самой собой, именно потому она и есть жизнь. Потерять самого любимого человека — это, может быть, и есть настоящая жизнь, по крайней мере тот, кто этого не испытал, не понимает, что значит жить; он не понимает, что значит жить, но гораздо хуже, что он не понимает и того, что значит умереть. Вот что просил меня передать тебе твой друг.

— Как будто он мог наговорить столько ерунды, — сказала девушка. — Он никогда не болтал ерунды.

— Мог, — сказал скальд. — Некоторые считают, что в последнее время он стал немного странным. А мне, например, кажется, что он стал более опытным и зрелым, чем был.

На мгновение девушка забыла свою застенчивость и посмотрела прямо на скальда, ягненок и собака тоже подняли головы и посмотрели на него. Скальду показалось, что он стоит перед тремя судьями.

— А ты меня не обманываешь? Конечно, обманываешь! — сказала девушка.

— Нет, — ответил он и взглянул на нее самым честным взглядом. — Клянусь всеми добрыми духами, что я говорю правду.

— А больше он ничего не просил тебя передать мне? — глаза ее были широко раскрыты, вопрос вырвался из самой глубины сердца.

— Просил, — сказал скальд, — он просил меня прочесть тебе одно стихотворение:

Раз уж сердце мое колебалось так сильно,Что бороться нет сил,Я судьбу твою воле судеб предоставитьНавсегда должен был.Но с тех пор, как покинули боги ту землю,Где живем мы теперь,Никогда никого не любили нежнее,Чем тебя, о поверь!И попробуй понять колебания сердца:Колебаться, скользя, —Это значит любить, и хотеть, и поверить,Что вернуться нельзя!Жизнь моя — постоянное непостоянство —Ни теперь, ни потомНе изменит тебе и разбитому счастью,Но послужит щитом.

Глава вторая

Но когда прошло лето и наступила осень и огород с его высоким небом перестал служить прибежищем для чужого скота и для того, кто жаждал жить в роскоши, хозяин Малого Бервика обнаружил, что забыл сделать запасы на зиму. В качестве учителя скальд должен был бесплатно получать от прихода ворвань для освещения, но вскоре распространились слухи, что он жжет эту ворвань по вечерам, когда все крутом давно уже спят; староста, как должностное лицо, явился к скальду и торжественно заявил, что приходский совет не может взять на себя ответственность за подобное расточительство в эти трудные для общества времена. Пошел снег, и тут же обнаружилось, что в доме между крышей и стеной есть щели, крыша протекает и к тому же нет топлива. Однажды вечером, когда завывала вьюга, скальд и его жена продрогли так, что у них зуб на зуб не попадал. После этого скальд, повинуясь настойчивым просьбам своей жены, отправился в Большой Бервик к старосте, сказал, что у него нет ни топлива, ни спичек, и попросил одолжить ему немного торфа. Староста резко ответил: