Блистательные годы. Гран-Канария - Арчибальд Джозеф Кронин

взял себя в руки. Маркиза определенно закончила свои излияния. Он отодвинул стул и поднялся.

– Я должен идти, если позволите, – повторил он. – Отправлюсь в деревню.

– Да-да. Идите, если должны. Кто я такая, чтобы вмешиваться в предначертанное судьбой? До деревни недалеко. Мануэла покажет дорогу.

Маркиза встала и повела гостя из комнаты. На ее губах блуждала все та же тень улыбки, и она по-прежнему до странности прямо держала спину. В холле она хлопнула в ладоши и крикнула:

– Мануэла! Мануэла, Мануэла!

Они молча ждали, пока та не подошла, неслышно выскользнув из темноты в своих туфлях на войлочной подошве.

– Возьми фонарь и проводи сеньора в деревню, Мануэла.

На лице служанки мгновенно отразился страх, и она с ожесточением замотала головой.

– Нет-нет! – вскричала она. – Я слишком многое перенесла. В ночном воздухе витает болезнь.

– Покажите, в какую сторону идти, – поспешно вмешался Харви. – Этого достаточно.

– Да, я покажу. И луна светит ярко. Нет нужды ни в фонарях, ни в провожающих.

Маркиза беспомощно махнула рукой.

– Pobre de mi, – вздохнула она. – Мануэла не пойдет. Нет, нет, нет. Как часто я это слышу. Но, кроме нее, у меня никого не осталось. Послушайте ее, сеньор, она вам объяснит дорогу. А потом возвращайтесь, умоляю вас, к нищенскому гостеприимству этого дома. Вы тоже переживали злоключения. Это написано на вашем лице, сеньор. Любовь и горе – их невозможно скрыть. Но Господь рисует прямое кривыми линиями. Кто знает, вдруг ваше появление принесет удачу. Для вас, возможно. И для меня. А теперь – adiós[59].

Она повернулась с безыскусным достоинством и начала медленно подниматься по лестнице. Эхо разносило стук каблуков по деревянным ступенькам, а потом ее поглотила темнота на верхней галерее.

Мануэла ждала Харви у двери. Молча выслушав произнесенные сердитым тоном указания, он пустился в путь. Ночь была ясной, полная луна освещала сад. Медленно струился аромат фрезий, долетая до ноздрей Харви. Кругом все замерло. Даже светлячки висели неподвижно над листьями пассифлоры, сверкая, как маленькие немигающие глаза.

Тропа вела на восток и вверх по склону, мерцая в неземном свете, как река. Ступив в этот воображаемый поток, он миновал апельсиновую рощу, где на деревьях созрели плоды; густо заросший участок земли со старыми банановыми пальмами; несколько пустых упаковочных сараев; кузницу без крыши; пустой фургон, накренившийся набок из-за сломанного колеса. Всюду была жизнь – и везде царил упадок.

Пройдя примерно четверть мили, Харви перебрался через низкую каменную стену и увидел наверху скопление тусклых огоньков. Спустя три минуты он уже стоял на деревенской улице, сразу ощутив запустение, мрачной пеленой окутавшее это место. Казалось, его покинули все живые существа, кроме нескольких крадущихся собак, однако на противоположной стороне улицы вдруг распахнулись черные двери церкви, и оттуда из полумрака медленно потянулась процессия: впереди служки с кадилами, аколит[60] и священник, следом все прочие. Близкие умершего шли, держась за привязанные к гробу тонкие шнуры. Харви застыл на месте и обнажил голову, когда мимо проплыл маленький белый гроб. Никто не обратил внимания на незнакомца. «Ребенок», – промелькнуло у него в голове, и, когда похоронная процессия повернула к кладбищу, он, сощурив глаза, разглядел холмики свежевырытой земли. Затем двинулся вперед. Чуть дальше отметил группу солдат, сгрудившихся у тележки с горящей нефтью. Дорога вокруг них была завалена упаковочными ящиками. К солдатам торопливо подошли две монахини.

«Наконец-то я здесь, – подумал он. – Наконец могу что-то сделать».

Он не стал ждать. Дверь ближайшего дома была распахнута, и Харви импульсивно ворвался в освещенную комнату. На кровати в углу лежала крестьянская девочка, над ней склонилась какая-то женщина. Когда он вошел, она выпрямилась и повернулась к нему. Вдруг короткое восклицание сорвалось с ее губ. Это была Сьюзен Трантер.

Глава 18

За два дня до этого Мэри Филдинг наблюдала за отплытием «Ореолы» из гавани Оротавы. Стоя на балконе отеля «Сан-Хорхе», она смотрела, как судно исчезает в рассеивающемся тумане, и ветер швырял ей в лицо капли дождя. Мачты растворились последними, но вот и они пропали из виду, и Мэри осталась один на один со своей печалью. Она долго стояла без движения, в голове по-прежнему звучал рокот двигателей. Потом развернулась и через порог широкого французского окна вошла в спальню. Комната была очаровательна – просторная, содержащаяся в идеальном порядке, со вкусом обставленная; кровать из красного дерева была защищена москитной сеткой. Мэри опустилась на плетеный стул рядом с аккуратно сложенным багажом, остро ощущая пугающую тяжесть на сердце. Следовало вызвать горничную, чтобы та распаковала вещи, встретиться с Элиссой, разобрать почту – огромная стопка писем покоилась на верхнем чемодане. Нельзя сидеть вот так, вяло уронив руки на колени. Но она не могла стряхнуть апатию. Болело в боку, болело невыносимо.

Она прикусила губу. «Не будь дурой, – сказала она себе, – безнадежной, кромешной дурой». Нервно вскочила, нажала на кнопку звонка, подождала.

Вошла горничная – невысокая молодая мулатка. Манжеты и воротничок гармонировали с влажно сверкающими белками ее глаз. По первому слову она кинулась к багажу и начала расстегивать пряжки тонкими пальцами кофейного цвета. Мэри молча понаблюдала за ней, затем отошла к окну, не в силах устоять на месте. Стиснув ладони, уставилась на струйки дождя.

– Когда закончится дождь?

Мулатка подняла глаза, жизнерадостно обнажила ряд ослепительных зубов.

– Пажаласта, мадама, погода приходит хороший все время. Так говорить Росита.

У нее был хрипловатый голос, и она смешно строила фразы. Прежняя Мэри влюбилась бы в этот забавный голосок. Но нынешняя даже не улыбнулась.

– Скоро наладится?

– Да, пажаласта, мадама, завтра. Будет хороший mañana[61]. – Росита повторила любимое слово, перекатывая его во рту, будто смаковала.

Завтра! Мысль уколола Мэри с новой силой. Завтра, потом опять завтра, следующий день, за ним другой – череда пустых дней, которая потянется мимо бессмысленно и бесконечно. Глаза снова налились слезами. Она прижалась щекой к холодному оконному стеклу и вздохнула так, словно ее сердце вот-вот разорвется.

Но день безжалостно шагал дальше. Вещи разложены; горничная, улыбнувшись и сделав реверанс, удалилась; прогремел гонг, приглашающий к обеду.

Мэри медленно спустилась в обеденный зал, присоединилась к Дибсу и Элиссе за столиком в углу. Ее спутники пребывали в отменном настроении: Элиссе понравилась утонченность заведения, Дибсу – неожиданно многообещающая кухня. Но их смех будто больно хлестнул Мэри.

Все было восхитительно: ненавязчивое обслуживание, вкусная еда, величественный тихий зал, уставленный для свежести кустистыми растениями в кадках. Но Мэри потеряла аппетит. Она лишь попробовала, не ощутив вкуса, кусочек кефали в соусе из