Китайские новеллы о чудесах - Пу Сунлин

у дома У стал толпиться целый базар нищих, и на десятки ли раздавались призывы Будды. От этого дом стал быстро беднеть. Каждый день то и дело занимались продажей земли и хозяйственного добра для покрытия расходов по расчету с причитавшими.

У тайно подкупил одного из тюремных смотрителей, велев ему приобрести яду, но в ту же ночь он видит во сне какое-то божество, обратившееся к нему со следующими словами:

– Не умирай! Тогда было несчастие извне, а теперь будет удача внутри.

Уснул еще раз – и опять те же речи. Тогда У своего намерения покончить с собой не осуществил.

Вскоре после этого прибыл на должность начальника почтеннейший Чжоу Юаньлян. При регистрации уголовных преступников он дошел до дела У и, по-видимому, над чем-то задумался.

– Вот тут, – спросил он, – некий У убил человека… А какое тому было заслуживающее доверия свидетельство?

Позвали Фаня (сына). Тот сказал, что веер – вот доказательство. Начальник стал внимательно разглядывать веер.

– А кто такой этот Ван Чэн? – спросил он.

– Не знаю, – сказал Фань.

Начальник взял дело и внимательно его пересмотрел, после чего сейчас же распорядился снять с У колодки и из тюрьмы перевести его в хлебный магазин[396]. Фань стал энергично протестовать.

– Ты что ж, – кричал он в сердцах, – хочешь, чтобы человека убили за здорово живешь, и, кончив на этом, от дела отойти? Или, быть может, ты хочешь, чтобы тот «достал своего врага и сердце на нем усладил»?[397]

Всем вообще показалось, что почтенный начальник выказал в отношении к У пристрастность, но, конечно, никто ничего не посмел сказать.

Тогда начальник дал собственноручно подписанный наряд на немедленное задержание хозяина одной лавки в южном предместье города[398]. Тот испугался, совершенно не понимая, в чем дело.

Когда он явился в управление, начальник обратился к нему с вопросом:

– Вот что, любезный: у тебя в лавке на стене есть стихи некоего Ли Сю из Дунгуаня. Когда они были написаны?

Лавочник в ответ на это сказал, что эти стихи написаны и оставлены у него в лавке какими-то студентами-кандидатами (их было не то двое, не то трое), которые сидели и пьянствовали перед прибытием на экзамены окружного инспектора. Дело это было уже давно, и лавочник сказал, что не знает, где живет автор этих стихов.

После этого начальник отправил служителей в Жичжао, чтобы арестовать Ли Сю как обвиняемого на дому. Через несколько дней Сю был доставлен.

– Слушай, ты, – обратился к нему начальник гневным тоном, – раз ты ученый кандидат, то как же это ты замыслил убить человека?

Сю бухнул в ноги в совершенном недоумении и растерянности… Он твердил только одно: «Нет, не было этого!..» Начальник бросил ему вниз веер[399] и велел самому посмотреть.

– Ясно, кажется, – добавил он, – что это твое сочинение. Зачем же ты обманным образом приписал это Ван Чэну?

Сю стал внимательно разглядывать стихи.

– Стихи, – сказал он, – действительно сочинение вашего покорного слуги, но знаки, правду говорю и серьезно, писал не я.

– Ну, раз ты признал, что это твои стихи, – сказал начальник, – то это, должно быть, кто-то из твоих друзей. Кто писал? Говори!

– Почерк, – ответил студент, – как будто похож на руку Ван Цзо из Ичжоу![400]

Начальник немедленно командировал своих служителей с печатью арестовать Ван Цзо. Когда того привели, начальник принял его с гневным окриком, как и Сю.

– Эти стихи, – сказал в ответ Цзо, – попросил меня написать торговец железом в Иду, некий Чжан Чэн. По его словам, Ван Чэн – его двоюродный брат.

– Вот он, негодяй, где! – воскликнул начальник и велел схватить Чжан Чэна.

При первом же допросе тот повинился.

А дело было, оказывается, так. Чжан Чэн высмотрел, что Хэ хороша собой, и захотел ее вызвать на близость. Однако боясь, что дело не выйдет, решил воспользоваться именем У, считая, что на этого человека все подумают с уверенностью. С этой целью он подделал веер так, чтобы он казался принадлежащим У, и с ним направился к женщине. «Удастся, – рассуждал он при этом, – назовусь. Не удастся, – я, как говорится, отдам свое имя замуж за У[401]». В сущности говоря, он не рассчитывал, что дело дойдет до убийства.

И вот он перелез через стену, вошел в комнату и начал к женщине приставать. Та, оставаясь одна на ночь, всегда держала для самообороны нож. Она проснулась, ухватилась за одежду Чжан Чэна и встала, держа в руке нож. Чжан Чэн струсил и вырвал нож у нее из рук, но женщина изо всех сил тащила его, не позволяя ему вырваться, и все время кричала.

Чжан Чэн, теряясь все более и более, убил ее, а сам убежал, бросив веер на землю.

Таким образом, несправедливая кара, тяготевшая над человеком три года, была в одно прекрасное утро смыта до снежной белизны. Не было человека, который не превозносил бы эту сверхчеловеческую прозорливость начальника, и теперь только У понял, что слова «внутри будет счастье» – не более как знак «чжоу»[402]. Однако как это произошло, разгадать не мог.

Некоторое время спустя кто-то из местной знати, улучив удобную минуту, просил Чжоу объяснить это дело.

Чжоу улыбался.

– Понять это, – сказал он в ответ, – было в высшей степени просто. Я, видите ли, внимательно просмотрев все производство по этому делу, обратил внимание на то, что Хэ была убита в первых числах четвертой луны, что эта ночь была темна, шел дождь, и было все еще холодно. Значит, веер для этой ночи не являлся необходимой принадлежностью. Неужели ж, когда человек спешит и дорожит временем, ему придет в голову, вопреки всяким требованиям рассудка, брать этот предмет для того только, чтобы он еще более связывал ему руки?

Сообразив все это, я догадался, что тут кому-то сватается беда.

Далее, как-то давно уже я проезжал по южному предместью и, зайдя в лавку от дождя, увидал на стене стихи. Их, так сказать, «углы рта»[403] напоминали те самые, что были на веере. Я воспользовался этим сходством, чтобы наудачу допросить студента Ли. И что ж. Оказалось, что этим самым я накрыл настоящего злодея. Удачно, значит, попал – счастье мое…

Слушавший эти речи вздохнул и выразил Чжоу свое почтение.

Красная яшма

У старика Фэна, жившего в Гуанпине, был единственный сын, прозывавшийся Сянжу. И отец, и сын – оба были сюцаи. Старику было под шестьдесят. Он отличался непримиримой прямотой. В доме у них частенько пустовало.