Глубокая печаль - Син Кёнсук

даже как-то попросил Ису приехать разок в Сеул, потому что ты казалась мне очень странной. Ты мне скажи, она покончила с жизнью из-за тебя? Ну, скажи?

Имя Хваён – незаживающая рана.

«Я не знаю точно, может, она и полюбила меня. Может, оттого что она слишком долго любила издалека, слишком долго эта любовь наносила ее сердцу глубокие раны, оказавшись вблизи и осознав, что я не причиню ей зла, полюбила меня. Потом она призналась, что именно я помогла ей забыть того человека. И я тоже испытывала что-то подобное. Казалось, Хваён стала частью моего тела. Она была словно языком во рту.

Когда она была рядом, мне тоже казалось, что больше никто не сможет ранить меня. И надеялась, хотела, чтобы она всегда была рядом со мной. Хотя она придавала мне силы, а я – ей, для Хваён, так горячо полюбившей меня, мое имя стало лишь еще одной кровавой раной. Такой раной, боль от которой нельзя вынести, раной, ведущей к краю пропасти.

Я понимаю ее, потому что ощущаю ее, как свою кровь, текущую под моей кожей. Хваён с трудом пережила одну любовь, казалось, только смогла спокойно вздохнуть, как нет, снова наткнулась на стену. Может, поэтому она и решила покончить с жизнью. Но разве это выход?

Она не виновата в том, что полюбила меня. Просто тогда она находилась в еще большем одиночестве, чем я. Была больна больше, чем я. Ее грусть была глубже моей».

– Даже когда я стою перед тобой, ты больше обращаешь внимание на эту собаку. Шепчешь ей что-то, заботишься о ней больше, чем обо мне.

– Не говори так. Собака – это всего лишь собака.

– Неужели? Ты думаешь, что твое отношение к этой собаке нормально, такое же, как у всех людей?

– Сэ! – взмолилась Ынсо. – «Не говори так. Разве можно так говорить?» – подумала она про себя.

– Ну, отвечай же!

– Я устала… А еще я очень голодна… И хочу спать…

– Я к тебе с такой серьезной проблемой, а ты говоришь, что устала, голодна и хочешь спать?

– Я могла бы с тобой поговорить, если бы ты говорил нормальные вещи.

Сэ замахнулся и прокричал:

– И ты еще говоришь, все, что я говорю, нелепо?! – Звонкая пощечина отпечаталась на щеке Ынсо. – Говори же!

Молчание.

– Отвечай, тебе говорю!

– Сейчас ты в своем уме?

– Да, в своем. Поэтому говори!

Молчание.

– Говорю тебе, я смогу тебя понять.

– Тогда и пойми. Хватит меня пытать, просто возьми лучше и пойми меня.

– Ты только посмотри на нее! Значит, что-то все-таки было?

Ынсо встала. Сэ схватил ее и усадил снова.

– Говори!

Ынсо снова заплакала.

– Да не реви ты, а говори!

– Это правда, что другие говорят, что я была очень близка с Ису и Хваён. Но я не делала ничего дурного, что могло стать причиной вот такого допроса. Если ты хочешь объяснения, то знай, что я просто такой человек. Мне всегда надо быть с кем-то рядом, с кем-то делиться душою. В детстве этим человеком был Ису, потом Хваён, когда не стало Хваён, этим человеком стал Ван…

Ынсо остановилась.

«Ван. Все-таки из меня вырвалась наша с ним история. Но Сэ совершенно незачем сомневаться в Ису и Хваён: Ису – мой брат, а Хваён – уже умерла. То, что он хочет знать на самом деле, это то, что произошло у меня с Ваном. А я сама взяла и проговорилась первой».

Она не ожидала такой реакции: лицо Сэ по-бледнело.

– Продолжай.

– А что ты хочешь услышать дальше? В конце концов, что ты ждешь от меня?

– Продолжай, я сказал.

Ынсо грустно осознала, что теперь нельзя было останавливаться. Ей нельзя было этого говорить, но было невозможно и останавливаться на этом.

– Если бы тогда со мной рядом не оказалось Хваён, я бы умерла. Если бы она не приходила ко мне каждый день и не тормошила меня, если бы она не была так искренна по отношению ко мне…

То, что мы так сильно стали доверять друг другу, произошло по причине того, что мы обе тогда были глубоко разочарованы в любви. Тогда Хваён была нужна не обязательно именно я, тогда ей было необходимо занять себя чем-то: кому-нибудь помочь, неважно о ком заботиться. На это она и надеялась. Она попробовала так поступить, но это не придало ей сил, и с ней произошло несчастье. А я вот была спасена тобой.

Молчание.

– Да, ты спас меня.

Молчание.

– Помнишь, я как-то спросила, когда умерла Хваён, кем я являюсь для тебя? А ты ответил: «Ты моя родина».

– Ты никогда не любила меня так, как любила Вана, Ису или ту женщину Хваён.

– Ты для меня дороже всех.

Сэ посмотрел на Ынсо.

«Это правда. Что мне надо сделать, чтобы покончить с этим адом в твоей душе?»

Ынсо продолжала:

– Но я слишком поздно это поняла. И теперь горячо желаю, чтобы мы потом не сожалели, что потеряли то, что имеем сейчас.

Лучше б мне вовсе не рождаться

Некоторое время из-за нестерпимой головной боли Ынсо сидела за столом, положив голову на руки. Она поняла, что пришла пора оставить работу на телерадиостанции. Первое время боли не были такими сильными, но со временем голова стала раскалываться так, что даже двигаться было трудно. Каждый раз, почувствовав приближение боли, Ынсо мочила руки в холодной воде и прикладывала их ко лбу.

Заявление об уходе стало настоящим шоком для продюсера Пака, который и без того находился в затруднительном положении после внезапного увольнения диктора, да и на Ю Хэран это известие произвело также немалое впечатление. Если раньше Ынсо казалось, что могла рассказать своей коллеге о многом, то теперь так и не решилась довериться и поведать о постоянно нарастающих ужасных подозрениях Сэ.

Услышав, что Ынсо намерена оставить работу, Ю Хэран высказала предположение: видимо, произошло что-то серьезное, раз она на такое решилась, и добавила: чем труднее ситуация, тем необходимее работать. Услышав это, Ынсо подняла глаза на Ю Хэран и еще раз повторила про себя: «Чем труднее? Чем больше подозревает меня Сэ?»

Ынсо опустила голову. Что бы ни стало с ее работой, она хотела восстановить отношения с Сэ, а он все ждал, что Ынсо, наконец, прекратит работать, и на его вопрос, сможет ли она это сделать, ответила утвердительно.

Позднее работать можно было бы снова. В данный момент Ынсо просто не могла нормально работать.

Тот объем работы, который у нее отнимал менее часа, когда у нее с Сэ все было хорошо, теперь выполнялся