Депутатский запрос - Иван Афанасьевич Васильев

«несцепления» посолиднее тех, что случились вчера лично у меня. Достаточно посидеть час-два в любом кабинете конторы, чтобы увидеть, как «схватывает, но не сцепляется» уже не колесико с колесиком в нашем, на одно село, механизме, но и механизм с механизмом, агрегат с агрегатом, которые, по идее, должны соединяться тотчас, как только входят в контакт, и образовывать исправно действующую систему, скажем, в рамках района или области. Ну вот хотя бы такие примеры, первые, что на ум пришли. Весной совхозу потребовалось провести раскорчевку, дали заявку мелиораторам. Те сказали: берите в аренду корчеватель, сажайте за руль своих трактористов и корчуйте сколько влезет, только ваша работа пойдет в наш план. Ладно, сказал совхоз, нам податься некуда, пусть будет по-вашему. Вроде бы «сцепилось». Но мелиораторы дают такой трактор, над которым билась вся инженерная служба совхоза, да так и не могла завести мотора. Работать на немой машине желающих не нашлось, ни одного куста не выкорчевали — два хозяйственных механизма в сцепление не вошли. Или с проектом благоустройства. Тоже по весне дело вышло. Приехали областные архитекторы, совхозное начальство совместно с районным упросили принять заявку на проект благоустройства центрального села. Заявку приняли, пообещали исполнить через месяц, а вот уже год кончается, а проекта так и нет.

Или… Впрочем, все «или» еще впереди…

27 ноября 1985 года

Тревожная реальность подступила к моему крыльцу сразу же, едва переехал, — у совхоза отрезали землю! Вместе с десятком деревень! Оставили три сотни гектаров пахотной — под огороды да на «зеленку», — все остальное, что создал за тридцать пять лет и чем владел совхоз: дворы, коров, машины, пашни, луга, передали двум соседним, почти «лежачим», перегруженным землей и планами хозяйствам. Мотивировка такая: птицесовхозу земля не нужна, она только мешает наращивать производство яйца. Одним словом, специализация.

На протяжении тридцати лет я был свидетелем сотен подобных волевых решений, когда из трестовских, районных, областных контор сыпались команды: прирезать, отрезать, слить, разукрупнить — землеустроители не успевали рисовать новые карты. Надо бы уже привыкнуть, тем более что сам-то процесс вызван экономическими причинами, но всякий раз меня что-то тревожит. Вглядываюсь, вдумываюсь, у людей спрашиваю и никак не могу нащупать, что тут главное, что мешает безоговорочно согласиться и принять. Нет запланированного экономического эффекта? Да, конечно, это в первую очередь. Кроим, перекраиваем, а «валовка» не вверх, а вниз, земля не тучнеет, а хиреет.

И тогда задаю себе вопрос: почему, собственно, такое своеволие? Почему так легко и просто, одним росчерком пера, перекидывают туда-сюда землю, скотину и… людей? Да, и людей. Хотя надо бы без «и», а прямо: людей. В самом деле, не коров и тракторы, не свиней и дворы сливаем-разделяем, а деревни с народом. Коровам была бы трава, тракторам — горючее, под любой вывеской они и молоко дадут, и в поле выедут. А человеку? Ему-то, поди, не все равно, под какой «вывеской» жить? Трудился в одном хозяйстве, старался, радовался — вдруг отделили, передали другому, поработал в другом, глядь, уже в третьем, да и на том не конец. А в деревне-то трамваи не ходят, передали землю, значит, и тебя передали, нравится не нравится, податься некуда.

И вот что случилось с нашим совхозом дальше. Где-то на самом верху птицеводов спросили: «Доколь же вы будете жить на казенных кормах, сами-то вы хоть сколько-нибудь производите?» Забили в «Птицепроме» отбой: да, сказали, можем сами пахать и сеять, хлеб курице не помеха, и коров можем водить, и свиней, и кроликов, даже картошку сажать можем… Поумнели! От одного лишь упрека в иждивенчестве. (А когда наш директор противился разделению, его обвинили в непонимании прогрессивного значения специализации. Я вступился за разумные доводы хозяина в газетной статье — начальники на меня надулись: чего, дескать, лезешь не в свое дело.) И последовал приказ: вернуть землю, вернуть скотину и деревни тоже. Земля за три года сильно задичала, скотины стало втрое меньше, деревни остались те же, но людей уполовинилось. Поэкспериментировали, называется…

Что же происходит с деревенским человеком в результате всех этих пертурбаций? Содействуют ли они развитию чувства хозяина, о котором столь много проявляем ныне беспокойства? Наивный вопрос! Ничего, кроме равнодушия, они не могли породить. Деревенскому жителю, ума которого и не спрашивали, требовали от него только мускульной силы, все стало безразлично. Вот и причина обленения, ибо дух, как говорится, «не стимулирует…».

Однажды я проделал небольшой опыт: прочитал своим гостям, столичным журналистам и районным начальникам, кусочек текста и спросил, кто автор этого анализа деревенской яви:

«Признаков… упадка духа очень много. Один, первый и главный, — это полное равнодушие ко всем духовным интересам…

Второй признак — это косность, нежелание изменять своих привычек и своего положения…

Третий признак — отвращение к сельской работе, — не лень, а вялая, невеселая, непроизводительная работа…

Четвертый признак упадка духа — неповиновение сыновей родителям, меньших братьев старшим, неприсылка заработанных на стороне денег в семью и стремление молодых поколений избавиться от безнадежной сельской жизни и пристроиться где-нибудь в городе…

Для того, чтобы помочь крестьянину, нужно одно: поднять его дух, устранить все то, что его подавляет.

Подавляет же дух народа непризнание в нем теми, которые управляют им, его человеческого достоинства, признание крестьянина не человеком, как все, а грубым, неразумным существом, которое должно быть опекаемо и руководимо во всяком деле, и, вследствие этого, под видом заботы о нем, полное стеснение его свободы и унижение его личности».

Мои гости, в деревенских проблемах осведомленные, признали, что анализ весьма точен, что все признаки упадка духа, как говорится, наличествуют в нашей действительности, и назвали несколько современных публицистов и прозаиков как возможных авторов анализа. Тогда я положил перед ними семнадцатый том сочинений Льва Толстого, раскрыл на 184-й страничке — статью «Голод или не голод?», написанную чуть не сто лет назад, в 1898 году.

Что же получается: повторение ситуации почти через сто лет? В совершенно разные исторические эпохи? Да, видимо, дух народа подчинен своим законам: в стеснении увядает, в раскованности крепнет. И между прочим, сию истину мы частенько приводим в своих речах: массы все могут, когда все знают, обо всем судят самостоятельно… Любое «руководящее лицо» знает это не хуже меня. «Лицо», конечно, знает, но управленческая машина настроена на односторонний режим: спускает команды сверху и не воспринимает сигналов снизу. К перенастройке машины на двусторонний режим мы сейчас и приступили — задаем ей программу активизации народного духа.

* * *

«Борковское пятилетие» ушло на поиски причин все явственнее обозначавшегося застоя. На родной земле я не находил признаков благополучия, казалось, за 25