Возрождение - Уильям Джеймс Дюрант

искусство усердно служило немногим. У герцогской семьи, так часто враждовавшей с папством, не было более сильного стимула к благочестию, чем подавать набожный пример народу. Было построено несколько новых церквей, но они не отличались запоминающимся качеством. В XV веке собор получил непритязательную кампанилу, хор в стиле Ренессанса и симпатичную готическую лоджию с Девой на фасаде; non ragionam di lor, ma guarda e passa. Архитекторы того времени и их покровители предпочитали дворцы. Около 1495 года Бьяджо Россетти спроектировал один из лучших, дворец Лодовико иль Моро; согласно сомнительной традиции, Лодовико заказал его, думая, что когда-нибудь его изгонят из Милана; он остался незавершенным, когда его увезли во Францию; его кортиль с простыми, но изящными аркадами относится к малым жемчужинам Ренессанса. Еще прекраснее двор дворца, построенного для Строцци (1499 г.) и теперь названного Бевилаква (Дринкуотер) по имени более позднего жильца. Впечатляет Палаццо де' Диаманти, спроектированный Россетти (1492) для брата герцога Эрколе, Сигизмондо, и облицованный 12 000 мраморных боссов, чья форма бриллианта дала название зданию.

Дворцы удовольствий были в моде и носили причудливые названия: Бельфиоре, Бельригуардо, Ла Ротонда, Бельведер и, прежде всего, летний дворец Эстенси, Палаццо ди Шифанойя — «Пропустить раздражение», или, как сказал бы Фридрих Великий, Sans Souci («Без заботы»). Начатый в 1391 году и законченный Борсо около 1469 года, он служил одним из домов двора и жильем для мелких членов герцогской семьи. Когда Феррара пришла в упадок, дворец был превращен в табачную фабрику, а фрески, написанные Косса, Тура и другими в главном зале, были покрыты кальцимином. В 1840 году его сняли, и семь из двенадцати панелей были спасены. Они представляют собой замечательную запись костюмов, промышленности, зрелищ и спорта времен Борсо, странно перемешанных с персонажами из языческой мифологии. Эти фрески — счастливейший продукт школы живописи, которая на полвека превратила Феррару в оживленный центр итальянского искусства.

Ферраресские живописцы смиренно следовали традициям джоттески, пока Никколо III не всколыхнул застойные воды, пригласив иностранных художников для конкуренции с ними — Якопо Беллини из Венеции, Мантенья из Падуи, Пизанелло из Вероны. Леонелло добавил стимул, пригласив Рогира ван дер Вейдена (1449), который помог обратить итальянских живописцев к использованию масла. В том же году Пьеро делла Франческа приехал из Борго Сан-Сеполькро, чтобы написать фрески (ныне утраченные) в герцогском дворце. Окончательно сформировало феррарскую школу то, что Козимо Тура ревностно изучал фрески Мантеньи в Падуе и технику, которой его обучил Франческо Скварчоне.

Тура стал придворным художником Борсо (1458), делал портреты герцогской семьи, участвовал в оформлении дворца Скифанойя и завоевал такое признание, что отец Рафаэля причислил его к ведущим живописцам Италии. Джованни Санти, очевидно, нравились величественные и мрачные фигуры Козимо, его богато украшенные архитектурные фоны, его пейзажи с фантастическими скалами; но Раффаэлло Санти не заметил бы в этих картинах ни одного элемента нежности или изящества. Эти элементы мы находим у ученика Тура Эрколе де Роберти, который сменил своего учителя на посту придворного художника в 1495 году; но этому Геркулесу не хватает силы и жизненной энергии, если не считать франко-гальсианского концерта, однажды приписанного ему в Лондонской галерее. Франческо Косса, величайший из учеников Тура, написал в Скифанойе два шедевра, богатых жизненной силой и изяществом: Триумф Венеры и Скачки, раскрывающие очарование и радость жизни феррарского двора. Когда Борсо заплатил ему за них по официальной ставке — десять болоньини за фут расписанного пространства, — Косса запротестовал; а когда Борсо не понял, в чем дело, Франческо увез свои таланты в Болонью (1470). Лоренцо Коста сделал то же самое тринадцатью годами позже, и школа Феррары потеряла двух своих лучших людей.

Доссо Досси возродил его, обучаясь в Венеции в период расцвета Джорджоне (1477–1510). Вернувшись в Феррару, он стал любимым художником герцога Альфонсо I. Ариосто, его друг, причислил его и забытого брата к бессмертным:

Леонардо, Андреа Мантенья, Джан Беллино,

Дуо Досси, а также

Мишель, более смертный, ангел божественный, Бастиано, Рафаэль, Тициан.5

Мы можем понять, почему Ариосто любил Доссо, который привнес в свои картины качество природы, почти иллюстрирующее сильванский эпос Ариосто, и окрасил их в теплые цвета, которые он позаимствовал у роскошных венецианцев. Именно Доссо и его ученики украсили зал Консильо в Кастелло оживленными сценами атлетических состязаний в античном стиле, поскольку Альфонсо любил атлетику больше, чем поэзию. В более поздние годы Доссо неровной рукой расписал аллегорические и мифологические сцены на потолке Зала дельи Авроры. Здесь языческие мотивы, бушевавшие в Италии, восторжествовали в торжестве физической красоты и чувственной жизни. Возможно, декаданс, начавшийся в ферраресском искусстве, вызванный главным образом изнурительными затратами на войны Альфонсо, имел своим источником эту победу плоти над духом; страсть и величие прежних религиозных тем улетучились из преимущественно светского искусства, оставив его преимущественно декоративным.

Самой яркой фигурой в этом упадке был Бенвенуто Тизи, прозванный Гарофало по своему родному городу. Во время двух поездок в Рим он так увлекся искусством Рафаэля, что, хотя и был на два года старше его, поступил помощником в мастерскую молодого мастера. Когда семейные дела вернули его в Феррару, он пообещал Рафаэлю вернуться, но Альфонсо и дворяне дали ему столько заказов, что он не мог оторваться. Он потратил свою энергию и разделил свои способности на создание множества картин, из которых сохранилось около семидесяти. Им не хватает ни силы, ни законченности; но одно «Святое семейство», хранящееся в Ватикане, показывает, как даже незначительные художники эпохи Возрождения могли время от времени прикоснуться к величию.

Живописцы и архитекторы составляли лишь малую часть художников, трудившихся на благо феррарских богачей. Миниатюристы создавали здесь, как и везде в ту эпоху, произведения тонкой красоты, на которых глаз отдыхает дольше и довольнее, чем на многих знаменитых картинах; во дворце Скифанойя сохранилось несколько таких жемчужин иллюминации и каллиграфии. Никколо III привез гобеленовых ткачей из Фландрии; феррарские художники разработали эскизы; терпеливое искусство процветало при Леонелло и Борсо; получившиеся гобелены украшали дворцовые стены, их одалживали принцам и вельможам для особых праздников. Ювелиры были заняты изготовлением церковных сосудов и личных украшений. Сперандио из Мантуи и Пизанелло из Вероны изготовили здесь одни из лучших медальонов эпохи Возрождения.

Последней и наименее значимой была скульптура. Кристофоро да Фиренце вылепил человека, Никколо Барончелли — коня для