Лесная тропа - Адальберт Штифтер

Вскоре о том проведала вся округа, и нашлось немало девушек, охочих до замужества с господином Тибуриусом. Он знал об этом, но боялся и жениться не женился. Напротив, день ото дня он все более входил во вкус безраздельного владения своими богатствами. Прежде всего стал он приобретать всевозможную мебель, стараясь выбрать покрасивей. Купил превосходную одежду из сукна и полотна, занавеси, ковры. В доме появились богатые припасы всевозможной провизии и напитков, о которых ходила молва, что они хороши. Так вот и жил среди всех этих вещей какое-то время господин Тибуриус.

Когда же это миновало, стал он учиться игре на скрипке. А раз взявшись, играл целый день напролет, отбирая себе пьесы не столь трудные, дабы мог он пиликать их без запинки.

В конце концов подобное музицирование наскучило ему, и Тибуриус принялся писать маслом. По всему загородному дому в дорогих золоченых рамах были развешаны его творения. Но и это занятие он забросил, не закончив многие начатые полотна, а краски так и засохли на палитрах.

Однако, кроме писания маслом, было и многое другое, и покупки господина Тибуриуса множились.

Читая газеты, он особое внимание уделял спискам новых книг, затем он выписывал эти книги, а получив, часами разрезал. Для чтения ему изготовили широкий кожаный диван. Но в его распоряжении находилось также высокое кресло и конторка, столь удачно устроенная, что легко поднималась и опускалась, а это позволяло заниматься за нею и сидя. Тибуриус собрал целую галерею портретов именитых людей, в одинаковых черных рамах, призванных, по его мысли, украшать все здание. Была у него и коллекция курительных трубок, которые он намеревался впоследствии разместить в шкафах под стеклом, покуда же они валялись, где придется. Всевозможные оправы, трубочки, цепочки, зажигалки, табакерки, сигарные ящики — все это имелось у него в самом богатом исполнении. Из Англии господин Тибуриус выписал великолепного дога, который спал на нарочно для него сшитой кожаной подушке в каморке камердинера. Держал он и две пары лошадей только для своего приватного выезда. Среди них было и два отличных серых коня. Кучер любил их очень и не спускал с них глаз. В конце концов дом стал ломиться от вещей, а это порождало постоянное беспокойство. Например, куда определить новый кожаный диван — никто не знал: старые диваны ведь не выбрасывали; а множество шкафов, заказанных Тибуриусом у самых дорогих мастеров, так и не распаковывали, ибо найти для них место никто не был в состоянии. Шлафроков имел господин Тибуриус более дюжины, ключей для часов — несметное число, тросточек для прогулки у него было столько, что целый год он мог бы каждый день брать с собой новую, хотя и одной ему хватило бы на годы. Порою в погожий летний вечер Тибуриус бывал и сердит. Выглянет он из-за плотно прикрытых окон, увидит, что творится во дворе, и скажет: «Вот ведь народ! Живет себе, горя не зная! Ишь расселся на возу! А вон вилами машет — снопы сбрасывает. Одно легкомыслие и грубость!»

В конце концов господин Тибуриус пришел к выводу, что он тяжело болен. С ним и впрямь происходило нечто непонятное. Не будем говорить о дрожании коленей, о кружении головы, об отсутствии сна, нет, тут было что-то загадочное! Возвращается он, например, в сумерки с прогулки, шагает по лестнице и видит: рядом с ним шмыгает, как котенок, какая-то тень. И всякий раз так. И только на лестнице, в других местах ее не бывало заметно! Каково нервам-то! Ну, хорошо, он был начитанным человеком, дом — полон книг, в них вся премудрость, но ведь то, что он видел воочию, своими собственными глазами, должно же существовать на самом деле?! И чем нелепей казались людям его страхи, тем упорней настаивал он на своем, и лишь улыбался, когда они только разводили руками. С тех пор он уже никогда не задерживался допоздна вне дома, а приходил еще засветло.

А некоторое время спустя господин Тибуриус и вовсе перестал покидать родные стены и только без устали расхаживал по комнатам в стоптанных домашних туфлях из желтой кожи. Примерно в эту же пору он как-то достал тетрадь со стихами, сочиненными и аккуратно переписанными им еще при жизни родителей, и спрятал в потайное место под собственной кроватью — дабы никому они не попались на глаза! Прислугу он держал в большой строгости, приказы его должны были исполняться неукоснительно — он не сводил глаз с того или иного слуги, покуда тот находился поблизости.

Вскоре он совсем перестал покидать не только дом, но и кабинет. Распорядившись принести огромное зеркало, он взял себе в привычку самым тщательным образом рассматривать свою фигуру. Только поздней ночью он переходил в спальню, расположенную рядом. Если к нему наведывался гость из города по соседству или из более отдаленных мест — случалось это, правда, редко, — хозяин делался нетерпелив, едва не выгонял его. На лице господина Тибуриуса появились морщины, наружность его оставляла желать лучшего, чаще всего он бродил по кабинету небритым, нечесанным, и шлафрок болтался на нем подобно власянице на кающемся грешнике. В довершение всего он велел заклеить щели в окнах полотняными лентами, а двери обить. Уговоры, настойчивые просьбы друзей — которых он, как ни противился этому, все же еще имел, — он отвергал даже с издевкой, давая недвусмысленно понять, сколь глупыми они ему представляются, как он был бы рад, если бы друзья никогда не переступали порог его дома. Так оно в конце концов и случилось, и никто к нему более не заглядывал. Теперь господина Тибуриуса можно было сравнить с тщательно отштукатуренной и побеленной башней: ласточки и дятлы, ранее кружившие подле нее, улетели, и она стоит одинокая, всеми покинутая. Однако самому господину Тибуриусу такое положение оказалось по душе, и он впервые за долгое время с удовольствием потирал руки, полагая отныне возможным приняться за дело, за которое, как он того ни желал, ему приняться все не удавалось, ибо, хотя болезнь свою он и считал доказанной, но еще палец о палец не ударил для ее излечения, за помощью к врачу не обращался и лекарств себе не выписывал. Теперь он решил серьезно взяться за это. В доме его старший работник давно уже ведал всем хозяйством, а теперь камердинеру было поручено попечение об одежде, каретнику — о снаряжении, казначею — о финансах, сам же хозяин посвятил себя целиком заботе о своем здоровье.

Чтобы успешно достигнуть намеченной цели, он тут же выписал все книги, в которых говорилось о человеческом организме. Разрезав листы, он уложил книги в том порядке, в каком он собирался их читать. На первом месте, разумеется, оказались труды, толковавшие о строении и функциях здорового человеческого тела. Из них Тибуриус мало что почерпнул. Однако когда дошел он до описания недугов, то тут же натолкнулся на длинный перечень признаков, точно совпадавших с тем, какие он приметил у себя, а вскоре нашел и такие, которые прежде у себя не замечал, и весьма подивился, как это он их до этого не обнаружил. Все авторы, как один, описывали именно его болезнь, только называли ее по-разному. Разнились они и точностью описания, каждый последующий, по его мнению, определял недуг вернее и удачнее предыдущего. Ну, а коль скоро задача, поставленная им перед самим собой, оказалась многотрудной, Тибуриус погрузился в решение ее надолго, не видя иной радости, если это вообще можно назвать радостью, как в обнаружении столь невероятно точного описания своей болезни, словно сам больной водил пером данного ученого медика.

Три года врачевал он себя таким образом, вынужденный порою менять методу лечения, ведь со временем он находил другую наилучшей. Под конец ему стало совсем худо — он обнаружил у себя признаки всех болезней зараз. Приведу лишь немногие: когда он, согласно предписанию одного из ученых авторов — летним днем все же спускался в сад, он очень скоро уставал, появлялась одышка, на лбу выступала испарина, стучало то в левом виске, то в правом, и если уж не гудело в голове и не мелькало в глазах, то непременно давило грудь и кололо под ложечкой. Другой раз его бил озноб, ломило ноги, как у нервнобольных людей, внезапные приливы крови указывали на расширение сосудов… Да и аппетита он теперь настоящего не испытывал, как то бывало в детстве, хотя порой на него и нападала неестественная жадность к еде и ее приходилось утолять.

Так-то обстояли дела у господина Тибуриуса. Кое-кто даже проникся к нему сочувствием, а старушки по соседству поговаривали о том, что долго, мол, он и не протянет. Однако он тянул и тянул. Под конец пересуды о нем и вовсе прекратились, — не умер же человек! Люди стали принимать его таким, каков он был; или же говорили о нем, как говорят о человеке, имеющем, скажем, кривую шею, или косину глаз, или зоб, что-то из ряда вон выходящее. А кое-кто, проходя мимо загородного дома с закрытыми окнами и поглядывая на него, думал о том, как бы славно он распорядился подобным состоянием, уж куда веселей, нежели тронувшийся его владелец. Скука распустила свой длинный шлейф над пустынным жилищем господина Тибуриуса. В саду росли однообразные лекарственные растения, которые он приказывал высеивать по весне, а один шутник уверял, будто даже петухи во владениях Тибуриуса кукарекают как-то грустно — не то, что в иных местах.