Мемуары генерала барона де Марбо - де Марбо Марселен

Взяв меня за руку, маршал открыл балконное окно, из которого вдалеке был виден Дунай. Его огромная ширина, утроившись в результате разлива, была не менее целого лье! Сильный ветер поднимал волны на реке, и их шум доносился до нас. Шел проливной дождь, ночь была очень темной. Но на другой стороне можно было все же различить длинную линию бивуачных огней. Наполеон, маршал Ланн и я были возле балкона одни, и маршал сказал мне: «Там, на другой стороне реки, австрийский лагерь. Император хочет как можно скорее узнать, там ли корпус генерала Хиллера, или он все еще на этом берегу. Чтобы узнать это, нужен умный и храбрый человек, который переправится через Дунай и захватит вражеского языка. Я заверил императора, что вы сделаете это!» Тогда Наполеон мне сказал: «Я хочу заметить, что не отдаю вам приказ, а выражаю только пожелание. Я знаю, что это очень опасное дело, и вы можете отказаться, не опасаясь вызвать мое неудовольствие. Пройдите в соседнюю комнату, чтобы подумать, и возвращайтесь честно сказать нам о своем решении».

Признаюсь, услышав предложение маршала Ланна, я весь покрылся холодным потом. Но в тот же момент меня охватило чувство, которое я не мог бы определить четко, но в нем любовь к родине и жажда славы слились с высокой гордостью. Эта смесь разожгла мой пыл, и я подумал: «Как! У императора здесь целая армия из 150 тысяч преданных солдат, 25 тысяч его гвардейцев, самых храбрых из храбрых, его окружают адъютанты, офицеры для поручений. Однако когда речь зашла о деле, требующем ума и отваги, то именно меня! меня! выбрали император и храбрый маршал Ланн!!!» «Я пойду, сир! — вскричал я без колебаний. — Я пойду! И если погибну, я вверяю мою матушку заботам Вашего Величества!» Император потрепал меня за ухо в знак удовлетворения, а маршал протянул руку и воскликнул: «Я же говорил Вашему Величеству, что он пойдет!.. Вот это и называется быть храбрым солдатом!»'

Решение было принято, теперь надо было подумать, как его выполнить. Император вызвал своего адъютанта генерала Бертрана, генерала Дорсенна, гренадеров своей гвардии, а также командующего ставкой и приказал им предоставить мне все, что я сочту нужным. По моей просьбе пехотный пикет отправился в город за бургомистром, а также должен был найти старшину лодочников с пятью лучших его людей.

Среди самых храбрых, но еще не получивших наград выбрали капрала и пятерых пеших гренадеров Старой гвардии. Они все говорили по-немецки. Все они добровольно вызвались меня сопровождать. Император принял эту шестерку и обещал им по возвращении кресты, на что они ответили «Да здравствует император!» — и пошли готовиться. Когда же переводчик объяснил пяти лодочникам, что надо будет переправиться на другой берег Дуная, они упали на колени и стали рыдать. Старейшина заявил, что лучше уж расстрелять их на месте, чем отправлять на верную смерть. Переправа была совершенно невыполнимой не только из-за сильной волны, которая перевернет лодку, но также потому, что по притокам в Дунай принесло много недавно срубленных в соседних горах елей, и в темноте лодка обязательно наткнется на стволы и получит течь. К тому же как пристать к противоположному берегу посреди ивняка, не повредив лодку, да и не зная, насколько разлилась река?.. Старшина пришел к выводу, что операцию осуществить невозможно.

Напрасно император соблазнял их деньгами, выложив перед каждым по б тысяч франков золотом, они не могли решиться, хотя были бедными людьми и отцами семейств: «Это золото обеспечило бы нас и наших детей, но мы вынуждены отказаться, потому что невозможно переправиться через реку в таких условиях!» Я уже говорил, что на войне необходимость сохранить жизнь большого числа людей, пожертвовав жизнью нескольких, делает в некоторых обстоятельствах военных командиров безжалостными. Император был непреклонен. Гренадеры получили приказ силой заставить лодочников участвовать в операции, и мы спустились в город.

Капрал оказался очень смышленым человеком, он же служил мне пе-эеводчиком, и по дороге я велел сказать старшине лодочников, что по-жольку он вынужден отправиться с нами, то в его интересах дать нам 59

лучшую лодку и сказать, что мы должны взять с собой. Несчастный послушался, хотя все время был в полном отчаянии. Мы выбрали лучшее судно и взяли с других лодок все необходимое. У нас было два якоря, но, так как мне казалось, что нам не придется их использовать, я велел взять канаты и прикрепить к концу каждого кусок полотна, в который завернули по большому булыжнику. Я видел на юге Франции, как рыбаки останавливали свои лодки, бросая на прибрежный ивняк такие веревки: они наматывались на деревья и останавливали движение судна. На голову я надел кепи, гренадеры свои фуражные шапки, так как любые другие головные уборы были бы нам только помехой. Мы взяли продовольствие, веревки, топоры, пилы, лестницу — все, что мне казалось полезным в нашем деле.

Закончив подготовку, я собирался дать уже сигнал к отправлению, когда все лодочники стали умолять меня, рыдая, позволить им в сопровождении солдат пойти обнять, может быть, в последний раз своих жен и детей! Но такие сцены могли бы только расстроить этих несчастных и отразиться на их и так невысоком мужестве, и я отказал. «Ну что же! — сказал тогда старшина, — поскольку жить нам осталось очень мало, дайте нам пять минут, чтобы подготовить наши души к встрече с Богом. Сами можете последовать нашему примеру, ведь вы тоже погибнете!»... Они встали на колени, мы с гренадерами последовали их примеру, что, казалось, тронуло этих людей. Окончив молитву, я дал каждому стакан доброго монастырского вина, и мы спустили нашу лодку на воду...

Я велел гренадерам молча исполнять все приказы старшины, сидящего за рулем. Течение было слишком сильным, чтобы мы могли прямо от Мёлька приплыть к противоположному берегу. Мы поднялись с парусом вдоль берега реки примерно на лье, и, хотя ветер и волны бросали наше суденышко, этот путь мы проделали без происшествий. Но теперь надо было отойти от берега и пересекать реку на веслах. Мы сняли мачту, но она легла не вдоль лодки, а боком. Упавший в воду парус подхватило течение, и наше судно так наклонялось, что мы чуть не опрокинулись! Старшина приказал обрезать канаты и сбросить мачту в воду. Но матросы совсем потеряли голову, они только молились и не слушали приказаний! Тогда капрал вытащил саблю и сказал: «Можете молиться и работать одновременно! Если вы сейчас же не выполните приказ, я вас всех поубиваю!..»

Бедняги, выбирая между смертью сейчас или потом, взялись за топоры и стали помогать гренадерам. Мачту быстро разрубили и сбросили в воду... Как раз вовремя, так как, едва успев освободиться от этого опасного груза, мы ощутили сильнейший толчок: одно из деревьев, плывших по реке, столкнулось с нашим бортом... Мы содрогнулись... К счастью, на этот раз лодка осталась цела, но сколько она сможет выдержать столкновений, которые мы не в силах предотвратить? Волны бросали на нас стволы, из которых некоторые только задевали нас, не причиняя большого вреда. Течение несло нас быстро, весла мало помогали нам. Держать нужное направление на противоположный берег не было никакой возможности. Я даже начал опасаться, что нас пронесет далеко за неприятельский лагерь, что привело бы к провалу нашего дела. Нам все же удалось выгрести, и мы проделали уже три четверти пути, когда, несмотря на темноту, я заметил на воде огромную черную массу, потом послышался резкий треск, ветки ударили нам прямо в лицо, и лодка остановилась!.. На наши вопросы старшина ответил, что мы попали на островок, заросший ивняком и тополями, которые оказались затопленными почти до верхушки... Пришлось на ощупь топорами прорубать проход через ветви. Нам это удалось, и, когда мы преодолели это препятствие, течение за ним оказалось не таким сильным, как на середине реки, и мы наконец добрались до левого берега. Он был покрыт очень густыми зарослями прибрежных деревьев, образующими своего рода купола, что очень затрудняло движение, но и скрывало нашу лодку со стороны австрийского лагеря.