Только звезды нейтральны - Николай Михайловский

Командующий сел на скамейку, а Фисанович извлек из своего большого кармана на груди кальку и начал объяснять детали атаки:

- Акустик слышал далекий шум винтов, но не был уверен, что это караван. У меня положение такое, что надо идти на зарядку… Решили подождать. Слушали море… Потом всплыл под перископ. Из дымки, кабельтовых в двадцати пяти, выполз транспорт. Даже не транспорт, наверное грузо-пассажирский пароход. Громадина, красивый, с высоким бортом, надстройками. Я лег на курс атаки. Во всех отсеках два взрыва слышали. Посмотрел - горит, погружается. После этого дал ходу - и в базу…

Головко слушал внимательно и о чем-то думал. Когда Фисанович кончил свой рассказ, он спросил:

- С какой дистанции атаковали?

- Восемь кабельтовых.

- Угол встречи?

- Сто пять - сто десять градусов…

- Какой ход имел транспорт?

- Приблизительно восемь узлов.

Головко вынул из кармана записную книжку, нашел нужные строки и сказал обрадованно:

- Все совпадает. Самолет-разведчик наблюдал и даже сфотографировал горящий транспорт. Еще раз поздравляю и прошу завтра в десять ноль-ноль на доклад на Военный совет.

Командующий ушел. Все сразу почувствовали себя свободнее, Фисанович заметил в толпе письмоносца и поспешил к нему:

- Мне есть что-нибудь?

- Никак нет. Харьков-то еще не освобожден, - растерянно ответил краснофлотец, перебирая пальцами плотную стопку писем.

Фисанович поник головой и молча отошел в сторону, Никто в эту минуту не осмелился к нему подойти, он оставался наедине со своими грустными мыслями.

В тот вечер мы засиделись у комиссара Табенкина. Час был уже поздний, и он вышел нас проводить. Возле одной двери, откуда пробивалась полоса света, он остановился, постучал. Дверь распахнулась, мы увидели знакомую фигурку.

- Ты что, Зорька, не спишь? - спросил Табенкин.

Оказывается, так друзья прозвали Фисановича, что очень шло к его юношеской внешности. Даже высокий лоб и умные выразительные глаза не делали его старше.

- Так ты почему не спишь? - повторил Табенкин.

- Время детское, - ответил Фисанович и, улыбнувшись, добавил: - Мне из Москвы целый мешок книг привезли, надо разобраться, а тут еще других дел накопилось. Вот письмо пионерам сочиняю.

Фисанович жестом руки пригласил пройти, подвел к кушетке, на которой стоял большой ящик, и принялся выкладывать из него мешочки с деревенским печеньем, расшитые шелком кисеты, тетради, бумагу, конверты.

- Смотрите, какое богатство! Что может быть дороже такого подарка? Болтались мы целую неделю, пока нашли конвой. Штормило черт знает как. Нервы у людей на пределе. А пришли - и такая радость. Это для нас награда, да еще какая!… Вот и я решил написать ребятам маленькое письмо, а получается целый доклад о подводной войне.

- Ты письмом увлекся, а другие командиры историю лодок пишут, - заметил Табенкин.

- История лодки у меня давно готова.

Фисанович вынул папку с рукописью, отпечатанной на машинке. На заглавном листе значилось: «История Краснознаменной подводной лодки М-172». Это были описания походов и побед, одержанных экипажем «малютки», начиная с дерзкого прорыва в Петсамо.

Особенно подробно рассказывалось о петсамских событиях. Эпиграфом к этой главе Фисанович избрал строки из старинной «Застольной»: «Миледи смерть, мы просим вас за дверью обождать». Эта фраза не случайно понравилась Фисановичу. Иронически-презрительное отношение к опасности и смерти было свойственно его натуре.

Здесь необходимо сделать отступление, чтобы читатель яснее представил и личность автора, и то, над чем он работал. Фисанович точно задался целью доказать, что даже такая небольшая история совсем маленького корабля может вызвать интерес у любого читателя. Ему хотелось написать интересную, правдивую историю лодки и ее экипажа, а не только сообщить какие-то сухие факты. Рукопись начиналась такими словами:

«Поздней осенью 1936 года по цеху судостроительного завода, загроможденного конструкциями, пробирался к стапелям высокий молодой командир. Морская форма ловко облегала его ладную фигуру. Серые глаза с интересом разглядывали выступающие контуры кораблей на стапелях, гигантские краны, напряженную и осмысленную суету строительства.

- Скажите, товарищи, где строится спецсудно? - обратился он к группе рабочих, проходивших мимо.

Один из них, высокий, худощавый, в измазанном суриком черном комбинезоне, окинул командира бойким взглядом веселых карих глаз и сказал:

- Пойдемте покажу. Я строитель этого объекта.

- А я назначен командиром корабля. Будем знакомы: старший лейтенант Логинов Иван Андреевич.

- Инженер Корсак Евгений Павлович, - представился строитель. - А вот наш механик Колчин.

Логинов на ходу обменялся рукопожатием с маленьким добродушным толстяком.

- Вот она, наша посудина, - показал Корсак на серую стальную сигару, всю в ореоле вспышек электросварки, - уже готов корпус.

- Быстро… А крепко ли? - поинтересовался Логинов.

- Строит лучшая бригада сварщиков на заводе, - чуть обиделся Корсак. - Варят на совесть…»

Фисанович в ту пору еще не был командиром «малютки», но все связанное с ее рождением знал до мельчайших деталей.

И вот лодка построена, прошла все положенные испытания и уходит служить на Север. Фисанович ведет рассказ дальше:

«Над Ленинградом тускло просвечивал золоченый купол Исаакиевского собора. Все свободные от вахты были наверху. В ушах еще отдавались прощальные звуки оркестра и напутственные пожелания оставшихся друзей:

- Прощай, Рамбов! Теперь на айсберги к белым медведям будем увольняться…

…Проходили под мостами. Неторопливо-деловитая ленинградская публика задерживалась, разглядывая необычные корабли… Девушки перебегали на другую сторону моста и махали вслед платками. От лодок отвечали, поднимая над головой фуражки и бескозырки. Прощайте, милые ленинградцы, приветливые, простые, спокойные. Прощай, город великого Ильича, колыбель русского флота, колыбель революции и Советской власти! Прощай, родная Балтика! На норд!»

По пути на Север множество деталей, не запечатленных на страницах вахтенного журнала, запомнились автору. Он подмечает, что «полированный водой и временем ленинградский гранит сменила майская зелень рощ и пашен», видит «замшелые равелины Шлиссельбургской крепости». Может быть, последним провожатым подводников была «древняя часовенка на крутом холме, живописная, как палехский рисунок». А там Беломорско-Балтийский канал, затем Белое море исподволь начало проявлять свои особенности: «Внимание любителей рыбной ловли привлекли невиданные на Балтике пикша и блиноподобная одноглазая камбала. Наступила короткая северная ночь, но не темнело. Незнакомые на Балтике приливно-отливные явления преподносили неприятные сюрпризы. При очередном отливе лодка чуть было не повисла у причала на туго выбранных швартовых».

И вот Заполярье. Первые учебные плавания и, наконец, война. Все боевые походы лодки описаны мастерски, с острыми драматическими коллизиями.

В ходе войны, урывками между походами, писалась история «малютки». Писалась свободно, раскованно, с тем чтобы, если ей доведется увидеть свет, - она не пылилась на книжных полках, а была бы в «непрерывном обращении», приобщала молодежь к трудной, почетной службе на подводном флоте{2}.

Читая рукопись, мы с Кавериным обратили внимание на то, что вместе с героизмом людей Фисанович не постеснялся описать и неприглядные стороны войны.

- Что же, война - не праздник, не парад, как иногда изображают ее наши уважаемые писатели. - Он с иронией глянул в нашу сторону. - Помните, как Толстой писал в «Севастопольских рассказах». - Фисанович взял с полки книгу, быстро нашел нужное место и прочитал вслух: - «…Вы увидите войну не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знаменами и гарцующими генералами, а увидите войну в настоящем ее выражении - в крови, в страданиях, в смерти…» Прав был старик, - продолжал он. - Война - это работа, притом тяжелая, грязная работа. Идешь в море - не спишь, не моешься, обрастаешь бородой, терпишь всякие неприятности. Немца долбанешь - хорошо, если скроешься. А если тебя заметили, только успевай вывертываться из-под бомб…

- Разве непременно вы должны наблюдать потопление? - с любопытством спросил Каверин.

- Не обязательно. Но какому командиру не хочется узнать, потопил он или только торпедировал. Ведь это совсем разные вещи. Услышишь взрывы и все равно не веришь. Хоть какое там ни есть охранение, все-таки подвсплывешь и посмотришь. А если, случается, не увидишь, то совесть не чиста, язык не поворачивается сказать полным голосом о победе. Один раз крепко поплатились за свое любопытство. Немцы напали на след, целый день гоняли.