Москва. Путь к империи - Александр Торопцев

Спаситель Москвы в деле против Девлет-Гирея уже привык к боли огня, к невкусному запаху подпаленного своего тела, к облакам в сетке берез, но он никак не мог привыкнуть к дикости вопросов. Никто не мог привыкнуть к проделкам главного опричника. К этому привыкнуть нельзя.

Михаил Воротынский так и не сознался, чуть ли уже не закопченный, в своих несуществующих грехах. Его повезли на Белоозеро. Привыкать. Но он не дожил до этой славной для нелюдей минуты, когда человек начинает привыкать к запаху людской неизживной беды. Замечательный русский полководец Михаил Воротынский, не колдун, не чародей, умер по пути в монастырь. Главной его виной была… богатейшая вотчина.

…И я скажу, кто ты

Один из семи мудрецов Древней Греции изрек всем известную теперь фразу: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты». Это — интересный и сложный метод познания личности, но не единственный. Существуют специалисты, оценивающие человека по линиям руки, по жестам; итальянцу Чезаре Ламброзо достаточно было знать биологические признаки (антропологические стигматы) испытуемого, кто-то довольствуется делами исследуемого.

Древнекитайский мыслитель Конфуций предложил совсем уж удивительный способ познания внутреннего мира человека — тончайший, философски очень глубокий. Согласно легендам, он пришел изучать музыку к известному во всей Поднебесной учителю. Тот провел с ним урок, дал задание, определил недельный срок для подготовки к следующему занятию. Конфуций честно выполнил требуемое, изучил несложную пьеску на простеньком инструменте. Учитель похвалил его, хотел дать новое задание и на более сложном инструменте. Но ученик попросил предоставить ему еще неделю на осмысление произведения. Удивленный мастер смирился с желанием ученика, исправно платившего деньги. Так продолжалось несколько раз. Наконец Конфуций явился на урок и рассказал потрясенному учителю все об авторе музыкальной пьески, вплоть до его роста, физической силы, темперамента, склонностей…

Любой творец в каждом произведении прежде всего творит самого себя. И царь Иван IV Васильевич в своих литературных и музыкальных произведениях (некоторые из них до сих пор исполняют в храмах Александрова) творил самого себя.

Многие исследователи считают, что Грозным его прозвали из-за бесчеловечных и диких его поступков. Очень немногие уводят этимологию этого слова к слову «гроза».

Грозными на Руси звали всегда правителей серьезных, суровых, на грозу похожих, недаром сознание народное грозу с ее громом и молнией и страх перед ней связало воедино, воспринимало ее как наказание Илией-пророком, громыхающим во время грозы на своей небесной колеснице, пророчествуя о наказаниях за грехи. Грозным был и Иван III, с точки зрения современников. Но память народная навеки закрепила этот титул только за царем Иваном IV Васильевичем.

Как в политике, в расправах с неугодными, так и в литературных произведениях Иван IV был Грозным. Он уже осознал грозную мощь свою и сжился с ней, как с реальностью. И эта реальность рвалась наружу, выплескивалась, подминала под себя, крушила старые каноны, хотя и пользовалась ими при случае: рычала, смеялась, дерзила, пугала, заливала смелой фразой необработанные еще нивы и пашни русской словесности.

Творческая натура Грозного-писателя бурлила, дерзала. Человеку царствующему можно было в творчестве быть безоглядно дерзким, ему дозволялось все. Так же, как он царствовал экспериментируя, пробуя разные модели поведения, комбинируя их с разными способами управления страной, так же он и писал. Его слово было искренним и злым, надменным и до наивности веселым, высокопарным и светлым, чистым, как умытая ливнем радуга, запальчивым и простодушным. Его творчество было до такой степени естественным в способах и средствах самовыражения, что некоторые исследователи считают, будто сам творец почти не сознавал себя писателем, художником. Как жил, так и писал, а то и диктовал. Может быть, оно и так. Но вряд ли человек, могуче одаренный музыкально, поэтически, обладающий чувством литературного такта, ритма, композиции, имеющий близкий к абсолютному «литературный слух», не сознавал себя творцом.

Он был творцом, хотя он был и царем, и политиком, что, впрочем, в те сумасбродные средние века встречалось нередко: вспомним Бабура, этого азиатского фантома, да и предшественник его, Великий Хромец Железный, был не без литературных дарований.

Время и пространство — это те вериги, которые тянут на плечах и ногах великие мира сего (творцы, поэты, политики) и которые оставляют в душах и сердцах, в творениях и деяниях избранников глубокие метины. Время Ивана Грозного было злым и хитрым, антагонистичным и неистовым. А страна? Страны как таковой еще не было. Московия — что за страна? Что за люд московский, славянами да угро-финнами зачатый, Рюриковичами организованный, дикой вольницей Степи обильно разбавленный? Буйный люд, злой, трудолюбивый, переживший, перестрадавший от междоусобиц и от Орды, закружившийся на огромной территории в бешеном танце жизни новой могучей народности, подминающей под себя пространство и время.

Этой зарождающейся народности нужны были крепкие, мудрые цари, способные брать умом и силой, брать и не отдавать, потому что на данном этапе развития человечеству понадобились крупные государства: империи, султанаты. И внутренней логикой этого процесса продиктованы были стремления правителей к созданию крупных государств. Но люди сопротивлялись! В них дух язычества, дух вольности сидел прочно.

Они бились за вольность насмерть. Одними мечами да копьями, пушками да пытками усмирить их было трудно. Слово человеческое приобретало в этой борьбе особую ценность.

Слово Ивана Грозного было мощным орудием. Во всяком случае он того желал, как творец и как царь. Иначе не объяснить стилистической многосложности его посланий, с удивительной точностью выдержанных в каждом конкретном случае по тональности, словесному ряду, образности, по этико-социальной мотивации.

Грозный не питал иллюзий по отношению к человеку грешному, соглашаясь с теми мудрецами, которые считали, что человек по натуре зол, — и это было хорошо. Но как творец, он понимал и других, столь же великих мудрецов, исходящих из противоположного принципа: человек по натуре добр, и в своем творчестве, подчиненном, необходимо подчеркнуть, историческому моменту, он сумел найти ту гибкую, невидимую, почти неподвластную разуму, а осязаемую лишь душой линию между этими Сциллой и Харибдой человеческой натуры, с помощью которой ему, одному из немногих, оказавшихся в его положении, удалось в творчестве остаться и художником, и царем одновременно, что особенно убедительно иллюстрирует его переписка с одним из первых в зарождающейся империи говорящих и пишущих диссидентов — князем Андреем Курбским.

В других произведениях Грозный постоянно помнил об этой линии, но там задачи перед ним стояли иные, более приземленные. И каждую задачу он решал, исходя из конкретного материала — из личностных качеств своего адресата.

Как и многие крупные государственные деятели, Иван IV Васильевич был хорошим артистом. Он мог нарядиться в баранью шубу, выйти в ней к гонцу крымского хана, прикинуться дурачком и с невинными глазами произнести: «Видишь же меня, в чем я? Так де меня царь зделал! Все мое царство выпленил и казну пожег, дати мне нечево царю!»

С литовскими же послами он и пошутковать мог, чувствуя силу над ними.

И в литературе Грозный часто лицедействует, переодевается, пишет то от имени бояр, то под шутовским псевдонимом «Парфений Уродивый». И стиль письма его меняется от послания к посланию. В переписке с Василием Грязным, оказавшимся в плену у татар, Грозный может и пошутить, вспомнив былые времена и былые застолья, но шутка у него ядовитая, колкая, не оставляющая пленнику надежд. Без ненужной в данном случае риторики, до обыденности просто, с нарастающим раздражением царь доводит бывшего приближенного до отчаяния, вынуждая молить о пощаде в последующих посланиях Грозному.

А уж как уверен был в себе Василий Грязной! Одно слово — близкий слуга, добросовестный опричник. Именно ему доверил Иван IV важное дело, дал отряд лучших воинов и отправил в 1573 году в степь с заданием захватить языков у татар. Крымские татары принесли много бед русским, трудно бороться с неуловимыми, прекрасно знавшими степь налетчиками! В тот век на мировых рынках хорошо шел русский раб, работящий мужик, покладистый, да и сноровистые, незаменимые в доме бабы русские стоили дорого. Нравилось татарам торговать награбленным добром и русским рабом. Иван IV пытался разными способами оградить соотечественников от повальной беды, грозящей им с южных степей: и дань платил, лишь бы крымцы не терзали Русь набегами, и воевал. Ему очень нужны были языки. Хотел он знать о положении дел, о связях степного врага.