Москва. Путь к империи - Александр Торопцев

Русский царь собирал по всей стране рать. Воинов было мало. Не хватало опытных полководцев. Пришлось привлечь казаков, ополченцев, холопов боярских, дворян. С полком стрельцов набралось около тридцати пяти тысяч человек.

В 1572 году Девлет-Гирей двинул в Москву пятьдесят тысяч отборных воинов, не считая крупного подразделения прекрасной османской артиллерии.

Русским в той войне проигрывать было никак нельзя. Это могло привести к большим и трудновосполнимым физическим и моральным потерям. Полководцы Ивана IV Васильевича детально разработали план боевых действий, особое внимание уделив отрядам казаков, которые, курсируя на стругах по Оке, должны были не пропустить врага на Московскую землю или нанести ему при переправе как можно больший урон. Но крымский хан перехитрил русских полководцев. Ночью он осуществил скрытый маневр, форсировал Оку у Сенькиного брода. Воевода Хворостинин прозевал противника, узнал о переправе крымчан, бросился на них с небольшим отрядом и тут же отступил. Сила у хана была немалая. Он походным маршем направился к Москве. Войско Девлет-Гирея прикрывало с тыла отряды, возглавляемые сыновьями хана. Русские шли следом, будто провинившиеся дети. Атаковать неприятеля было безрассудно. Разработанный план боевых действий разрушили воины врага. Они внимательно следили за противником, не пропуская его вперед, сами шли быстро.

Князь Хворостинин, однако, не отчаивался, ждал благоприятного момента для атаки. Сыновья Девлет-Гирея расслабились — он тут же вступил в бой, одержал победу. Хан дал детям подкрепление в двенадцать тысяч человек — русские бой не прекратили. Москву сдавать крымчанам они не имели права. Вместе с князем Воротынским они разработали несложный план, и теперь многое зависело от того, как долго продержится Хворостинин.

Второй отряд русских тем временем оборудовал и укреплял позиции на холме неподалеку от деревни Молоди. Воротынский окружил здесь косогор подвижными повозками — «гуляй-городом» — средневекового прообраза бронепоезда, воины встали у амбразур, зарядили пищали, пушки.

Хворостинин не выдержал натиска врага, отступил. Он не хотел отступать, цеплялся за каждый овражек, но крымчане были сильнее. Они упрямо теснили русских к… «гуляй-городу» Воротынского. «Отступательный» маневр князь осуществил великолепно, вывел врага точно на пищали и пушки русских. Уже первый залп защитников Москвы нанес неприятелю ощутимый урон. Кони крымские остановились, воины поворачивали их назад, а русские дали еще один залп, а за ним и третий. Много крымчан погибло у «гуляй-города», да не «гуляй» то был для людей Девлет-Гирея, а «умирай-город».

Потрясенный двумя поражениями, хан разбил лагерь у Пахры, привел полки в порядок, ожидая, что противник ринется в атаку. Но князья Воротынский и Хворостинин не спешили с атакой. Они надежно оборудовали позиции и стали ждать штурма, приготовив хану небольшой сюрприз. Девлет-Гирей ждал-ждал русской атаки, не дождался и сам начал бой. Сначала крымчане ударили по стрельцам. Те сделали свое дело, раздразнили врага, но все до единого погибли. Девлет-Гирей вошел в азарт, очистил от русских противоположный склон холма и начал штурм «гуляй-города».

Главный воевода хана Дивей-Мурза лично отправился на разведку и попал в плен перед решающим сражением. Эта потеря вывела из себя Девлет-Гирея. Он бросил на штурм все силы. Первая атака захлебнулась, хан, не давая передышки, перегруппировал полки, и вновь была атака.

Воины крымского хана рвались на холм, преодолевали выкопанный противником ров, оставляли в нем десятки трупов, приближались к «гуляй-городу», несмотря на крупные потери. Русские кололи их пиками, рубили топорами, саблями… Пришел вечер.

Девлет-Гирей двое суток отходил от того боя, воины его залечивали раны, готовились к продолжению штурма. Они не знали, что у русских на холме кончилась вода! Воротынский и Хворостинин приказали копать колодцы, но, удивительно, до воды воины так и не докопались. Всего-то в трехстах метрах отсюда текла река Рожай. Родников там — через каждые двадцать метров. Но не добраться до них. Дня три нужно было потомить русских без воды. Девлет-Гирей не знал об этом: в Подмосковье от жажды никто не умирал.

2 августа была еще одна атака. Воины Девлет-Гирея, особенно его сыновья, чувствовавшие за собой вину, дрались прекрасно, хотели освободить из плена Дивей-Мурзу. Русские отражали атаки, изнывая от жажды и ни единым движением не давая понять врагу, какая беда у них приключилась. И опять пришел в шуме нескончаемого боя вечер. Крымский хан боя не прекратил, но проморгал маневр Воротынского, который незаметно вышел из укрепления, обошел противника и затаился с отрядом у него в тылу.

Атака на «гуляй-город» продолжалась. Как вдруг, дождавшись условного сигнала, отряды Воротынского с тыла, а Хворостинина — в лоб ударили по врагу. Победа была полная. Девлет-Гирей потерял сына, внука, несколько полководцев, сам чуть не попал в плен, и, очень грустный, отправился подальше от Москвы на юг.

Князья Воротынский и Хворостинин своей победой совершили в те жаркие дни чудо. Они спасли Москву от большой беды и закрепили Казань и Астрахань за Русским государством.

Царь в этом деле не участвовал. Видимо, абсолютно уверенный в победе небольшой рати Воротынского и Хворостинина, он отправился в Новгород для руководства общим боевым действием русского войска в Ливонской войне. Узнав о результате битвы при Молоди, царь, не скрывая радости, награждал всех щедро, а затем, гордый и величественный, явился с семьей, с двором в столицу. Народ встречал его как победителя, и он в порыве чувств, а может быть, по подсказке медленно возвышающегося Бориса Годунова, отменил опричнину.

Впрочем, она уже свое дело сделала: сокрушила род Рюриковичей, выпустила на сцену истории новых героев, в частности дворян, утолила жажду царских собак-грызунов, загубила вместе со многими Рюриковичами еще больше людей, знатностью поменьше, и окончательно закрепила в сознании народа — основателя империи, тогда еще находившейся во младенчестве, — представление о царе-батюшке — справедливом, добром избавителе народном от всех лиходеев.

«…Прямая цель опричнины была достигнута, и всякая оппозиция сломлена. Достигалось это не только системой принудительных переселений ненадежных людей, но и мерами террора. Опалы, ссылки и казни заподозренных лиц, насилия опричников над «изменниками», чрезвычайная распущенность Грозного, жестоко истязавшего своих подданных во время оргий, — все это приводило Москву в трепет и робкое смирение пред тираном. Тогда еще никто не понимал, что этот террор больше всего подтачивал силы самого правительства и готовил ему жестокие неудачи вне и кризис внутри государства»[178].

Опричнина была отменена, изменить свой нрав, безудержно жестокий, царь не мог. Каждая неудача порождала в нем бурю нечеловеческих страстей, желаний. Он набрасывался то на одного несчастного, то на другого, и верные прихвостни, убрав с седел своих коней черепа собак и метлы, продолжали зверствовать с нарастающей дикостью.

В 1577 году русские войска одержали в Ливонской войне свои последние значительные победы. В Речи Посполитой восходила звезда Стефана Батория, избранного в 1576 году королем Польши. Мудрый политик и прекрасный полководец перехватил инициативу у Ивана IV Васильевича и прочно завладел ею. Царь еще не догадывался об этом, но даже если бы он знал наверняка, что для серьезной борьбы с литовцами, поляками и шведами в Ливонской войне ему нужны будут такие великолепные воители, каким был князь Михаил Воротынский, то вряд ли Грозный изменил бы отношение к нему.

Полководца, героя Казани, битвы при Молоди, Ливонской войны, человека, который участвовал в разработке стратегии боевых действий против крымского хана, собственный холоп обвинил в чародействе. Царю этого было достаточно. Михаила Воротынского заключили под стражу и стали пытать. Ничего необычного в тех пытках не было. Вся Западная Европа в те века пытала и губила на кострах инквизиции колдунов и ведьм, среди которых часто попадались и знатные. Но монархи стран Западной Европы сами очень редко принимали участие в сих действиях. Других дел у них было много. Да и выдающихся своих полководцев, политиков, священнослужителей они старались не трогать. На Руси был только один выдающийся человек — Иван IV Грозный. Он приказал связать шестидесятилетнего Михаила Воротынского, уложить его на дерево, по обеим сторонам которого горели два костра, и стал его пытать: чародей ты или нет, хотел ты извести меня или нет? Говори правду. Михаил Воротынский по степени полководческого дарования и количеству побед в битвах и сражениях не уступал своим согражданам, русским воеводам XV–XVI веков, незаслуженно забытым историей, — Данииле Щени, Хабару Симскому, Дмитрию Хворостинину и другим неординарным людям. Все они в свою очередь ничуть не уступали по «военным показателям» Камиллу и Марцеллу, Марию и даже Сулле, все они являются выдающимися военачальниками. Все они делали русскую историю, бились с врагами, не щадя живота своего. Им просто некогда было колдовать и чародействовать. Иван IV Грозный не верил в это. Он неспешно подгребал угли к подпаленному уже Михаилу Воротынскому, извивавшемуся в веревках от боли, и повторял: чародей ты или нет? С кем колдовал, хотел извести меня?!