Этюды о Галилее - Александр Владимирович Койре

то, как здесь рассматривается движение, состоит в полном несоответствии с относительностью, которую Декарт приписал ему в начале840.

Однако ошибка Декарта объясняется не только тем, что он

хотел сообразовываться с опытом, используя понятия, которые были слишком просты, чтобы к нему прилаживаться841,

но кроме того, – и это более важно – тем, что сам Декарт никогда не воспринимал всерьез идею относительности, которую он так долго излагал, и никогда не использовал ее как основание для своих выводов. В самом деле, кинетическая относительность оказалась несовместима не только с законами столкновения тел. Она была несовместима уже с законом сохранения движения, понимаемым так, как Декарт, совершенно точно, желал его понимать – как сохранение количества движения. Ведь очевидно, что если приписать (кинетическая взаимность и относительность позволили бы нам это сделать) одинаковую скорость как большим, так и малым телам, которые приближаются и отдаляются друг от друга, то получатся совершенно разные количества движения. Однако нельзя утверждать ни что Декарт оставлял без внимания столь явные противоречия, ни что они от него ускользали.

Ультрарелятивизм понятия движения Декарта не был изначальным. Мы полагаем, что он принял его для того, чтобы суметь примирить коперниканскую астрономию или хотя бы идею подвижности Земли, которая явно подразумевается в его физике842, с официальной доктриной Церкви. Это стремление привело лишь к путанице и противоречиям в картезианской механике. Однако даже если картезианская механика неправильна, она не противоречива, и законы столкновения тел (конечно же, неточные), сформулированные Декартом, проистекают вполне логичным образом из его собственной идеи движения, которую он весьма ясно изложил в трактате «Мир». Тем самым его идея движения проясняется для нас за счет этих законов.

Вернемся же теперь к «Миру». Декарт, как мы помним, открыто сравнивал и даже отождествлял онтологический статус движения и покоя, что сразу же позволило нам понять, почему картезианское движение, в отличие от аристотелевского, могло длиться без двигателя и без причины. Однако это приравнивание и отождествление могут прочитываться в двух противоположных смыслах. Так, мы уподобили движение покою, теперь же нужно, наоборот, уподобить покой движению. Нужно (коль скоро, по мнению Декарта, покой обладает таким же существованием, как и движение), чтобы покой более не был представлен просто как негативное состояние, как отсутствие движения, как бесконечно медленное движения и т. д. и т. п., – но как состояние, обладающее реальностью, позитивной способностью действовать и реагировать. Следовательно, недостаточно будет сказать, что покоящееся тело обладает количеством движения, равным нулю. Следует, помимо этого, говорить, что оно обладает определенным количеством покоя843. Именно благодаря этому «количеству покоя», которым обладают тела, они могут сопротивляться и противостоять тому, чтобы их привели в движение.

Движение в картезианской физике является принципом разделения. Покой, напротив, представляет собой принцип связывания и сцепления, более того, это единственный принцип сцепления в этой физике. Две «соприкасающиеся» частицы или даже покоящиеся по отношению друг к другу тем самым оказываются связаны, так что,

чтобы их разделить, необходима некоторая сила, сколь бы она ни была мала; ибо, расположившись однажды определенным образом, частицы сами по себе не меняют больше своего положения844.

И не что иное, как относительный покой частиц тела, обеспечивает его целостность и даже его устойчивость,

ведь какой клей или какую замазку, кроме этого, можно было бы себе представить, чтобы они лучше сцепились друг с другом?845

Итак, покой является позитивной силой, и в «Первоначалах философии» прямо говорится об этом846. Однако какова ее величина или, говоря словами Декарта, каково ее количество? Ясно (по крайней мере для Декарта), что для данного тела она в точности равна количеству движения, которым обладает тело равных размеров, движущееся каким-либо образом по отношению к покоящемуся телу. Количество покоя, таким образом, в каком-то смысле является непостоянной величиной, которая, скажем так, зависит от скорости движущегося тела. Это неизбежное следствие физической относительности, т. е. динамической относительности движения. Из этого необходимым образом следует, что для каждой пары тел, одно из которых покоится, а другое находится в движении, соотношение сил покоя и движения будет равно соотношению их размеров. Поэтому когда Декарт говорит, что, какой бы ни была скорость крохотного тела, которое толкает большое, оно никогда не сможет привести его в движение847 (Галилей, как известно, учил обратному: какими бы ни были размеры покоящегося тела, толкнувшее его тело, каким бы крохотным оно ни было, всегда сообщает ему движение), он совершает ошибку вовсе не из-за желания сообразовываться с опытом. Мяч, брошенный в стену, отскочит, в то время как стена, очевидно, не сдвинется с места. Декарт прекрасно знает, что приведенный им пример никогда не встречается в опыте, но он извлекает неизбежное следствие из своего представления о движении и покое.

Странное и загадочное это представление! Безусловно. И даже, если угодно, его можно назвать злосчастным, ведь оно привело Декарта к ошибке, а картезианскую физику – к провалу. И тем не менее насколько колоссален гений Декарта даже в этой ошибке! Ведь декартовская идея представляет собой логически неизбежное следствие первородного (но столь плодотворного!) греха картезианства – крайней геометризации. И лишь ценою непоследовательности, которая для философа представляет куда более тяжкий грех, Декарт сумел бы избежать заблуждения.