Портреты словами - Валентина Ходасевич

Бегала в горком и в какие-то комиссии, ведающие возвращением в Ленинград…

Мы и не подозревали, что уже ступили на «дорогу бедствий» и что в нашей теперь уже совместной жизни с Виктором каждый день и каждый час приближают нас к непоправимому…

…Басов вернулся из экспедиции со Згуриди на Алтай. Зима кончается. Встречаю поезд. Из вагона выходит Виктор. Вместо лица – маска смерти. Говорит: «Немного устал с дороги…»

К лету врачи обнаруживают открытую форму туберкулеза легких – каверны. Бондаренко, верный друг (стал директором Большого театра), помогает чем может – без просьб. Устраивает Виктора в санаторий Военно-Морского Флота в Ялте (первый открывшийся после освобождения от немцев Крыма). Виктор уезжает в Симферополь в Драмтеатр – там нужен художник. Работать будет в Ялте и ездить в театр. В Ялту к нему едет мать, а я пока зверски работаю в Москве – нужно много, очень много денег…

Виктор уже не в санатории, ему местные власти благодаря Ялтинской филармонии предложили полуразбомбленный небольшой дом на горе. Нужен капитальный ремонт, и Виктор, еле живой, организует это. Я занимаю денег у друзей и знакомых и посылаю, как в бездонную бочку. Выздоравливаю и собираюсь в Ялту. Вдруг совершенно нежданно телеграмма от Виктора: «Встречайте поезд номер такой-то». Уговариваюсь с комендантом дома, где жил Алексей Максимович Горький, помочь мне встретить Виктора (с ним мы его провожали в сентябре в Ялту). Такое время, что все – проблема: на чем ехать? Не на чем, носильщиков нет… Бредем на вокзал – поезд прибудет ночью. Ждем. Непонятно – поезда нет и нет. Наконец сообщают, что пришел, но перевели на запасной путь. Туда не пускают – вероятно, только завтра. Комендант, видя, что я близка к обмороку, уговаривает возвращаться домой и пытается раздобыть какой-нибудь транспорт. Не помню как, но в пятом часу утра попадаю домой, в постель… Пробуждаюсь от резкого звонка. Светает. Вскакиваю, халат, бегу, открываю дверь… на меня лезут чемоданы: два в руках и один на голове какого-то высокого парня, а за ним Виктор, хуже, чем с Алтая, но я не хочу верить, что…

Парень – ученик Басова из Ташкента, он «махнул» в Ялту, узнав о болезни Виктора Семеновича, и вот они вдвоем попали (опять же чудодейственная филармония) в поезд, в котором ехал Сталин «с сопровождающими его лицами» в Москву после только что окончившейся знаменитой Ялтинской конференции – Сталин, Черчилль и Рузвельт.

Я и счастлива и в ужасе… Виктор держится, помогает мне делать эскизы к новому варианту «Руслана и Людмилы» для Большого (новый дирижер и новая экспозиция). Я «отовариваюсь». Иногда в магазине, куда прикреплены, очередь на много часов. Лето жаркое. Обмороки. Я беру с собой подстилку и сажусь на тротуар, а то лежу и засыпаю. Кто-то толкает в бок ногой: «Гражданка, ну чего развалилась – двигайтесь, очередь задерживаете!» Пайки хорошие – носить тяжело. Борюсь, не хочу верить, что теряю Виктора…

…Ничем уже не помочь. Басов умер в Ленинграде в больнице после героической «битвы за жизнь», как сказали врачи, 19 декабря 1946 года. Ему было сорок пять лет.

Первое время жизнь казалась невозможной – я потеряла себя, отдалась горю… Поддержали друзья, в первую очередь – Трауберги и Кочуровы. Дальше: ездила в Москву. По старой памяти в Горки Десятые или на Никитскую (где жил Горький, а теперь фонды Музея Горького); дружила с семьей Вс. Иванова, у них и гостила; жила в Барвихе на даче у Екатерины Павловны Пешковой; и тут и там бывали Петр Леонидович и Анна Алексеевна Капицы. Мы долго присматривались друг к другу, очевидно обоюдно понравились, я их очень полюбила, и вот с того времени и до сих пор они стали главными в моей жизни (я дважды, а может быть, гораздо больше, обязана им тем, что все еще жива).

О Петре Леонидовиче Капице написано очень, очень много на разных языках. Весь мир его знает и ценит как ученого и как человека, а мой глаз художника помогает мне видеть его (может быть, в чем-то и ошибочно) вот таким.

Жизнь прошел нелегко, да и бывала она труднопереносимой – умел стерпеть даже годами. Не терялся. Всегда готов помочь чем возможно – особенно «малым и сирым». Залатанная, заштопанная курточка – все равно элегантен и особенный… Все замечает, а как будто отсутствует… Любит своих предков и потомство. Любит Анну Алексеевну – свою жену. Любит свой дом и уют. Любит работать, к работе рвется. Любит анекдоты, шутки и чудачества. Никогда не хвастается своими знаниями в науке. Да и зачем? Они очевидны. Доволен собой, но спокойно, без самодовольства. Во всем – человек большого вкуса. Очень гостеприимен. Очень легко, внезапно рождает остроты – и сам доволен, и окружающие довольны. Верно понимает изобразительное искусство, включая «измы», но тянет, как к отдыху, к Репину, Кустодиеву, Сарьяну и прочим реалистам. Бывает, занесет его и в натурализм… редко, правда. Ему очень нравится «Герника», и «Дон-Кихот» Пикассо, и «Концерт» Матисса. Очень верно расценивает современную драматургию: если на сцене еда или питье – считает, что хорошего ждать нечего. И если в телевизоре такое увидит, нервно вскакивает и убегает… Умеет распределить время – все успевает, как наметил… Играет в шахматы сам с собой, вероятно чтобы вернее находить ходы в жизни. Он «элита». А что же поделать, если таким «уродился». Необычайно разнообразны его знания… Очень добрый и мягкосердечный.

А Анна Алексеевна? Собственно говоря, они одно целое, и думаю, что любят друг друга неповторимо, но у нее характер более твердый и настойчивый – в отца (академик кораблестроитель А. Н. Крылов).

У них я попала в новый для меня мир – людей науки. Конечно, это совсем другой мир, чем привычный для меня – искусств, и не до конца здесь возможно взаимопонимание. Я-то в науке ничего не понимаю, но в людях примечаю многое, а ученые искусство любят.

Вот главный перечень тех, с кем я у них познакомилась: Л. А. Арцимович, Ю. Б. Харитон, М. В. Келдыш, А. И. Алиханов, А. И. Алиханьян, Л. Д. Ландау, Е. М. Лиф-шиц, В. А. Фок, Н. Н. Семенов, В. А. Энгельгардт, А. Н. Туполев, Г. Н. Сперанский, А. М. Дамир, М. А. Лаврентьев, А. П. Александров и даже один раз Королев. Можно сказать, почти весь Президиум Академии наук. А иностранные ученые! Всех и не вспомнить. Когда праздновали семидесятилетие Петра Леонидовича, более трехсот человек приехали на дачу его поздравлять. Много очень было молодежи, восторженно относящейся к Петру Леонидовичу.

Таким образом, судьба меня продолжала награждать радостями, и я через пережитые ужасы прорвалась опять в работы. Их было много, но удачных две: «Гугеноты» в ГАТОБе, режиссер Н. В. Смолич, в 1951 году и в 1954 году «Ломоносов» во МХАТе… но удовлетворения мало.

После трудных и длительных самоуговоров перестать работать в театрах я ушла на пенсию, с многолетним опозданием, и на первых порах мне это показалось счастьем: ни спешки, ни волнений, ни оскорблений, ни скандалов, и… я безумно заскучала без живописи.