Посты сменяются на рассвете - Владимир Понизовский

Андрей Петрович еще утром, из кабинета Феликса, позвонил Эрерро. Росарио не оказалось — уже на работе, начинают в институте в семь. Идти в их дом Лаптеву почему-то не хотелось. Договорился с Леной, что встретит ее и дочь в холле «Гавана либре».

Ждал битых два часа. Бесцельно тратил такое дорогое время. Ругая женщин про себя на чем свет стоит, в нетерпении вышагивал по мраморным плитам холла. В продуманном беспорядке громоздились в холле обкатанные океаном валуны, из натуральной красной земли росли пальмы, бананы и кактусы. Вмонтированный в бронзовую позеленевшую абстрактную скульптуру, журчал фонтан. С потолка свешивались гирлянды бумажных цветов и станиолевого «дождя», зеркальные разноцветные и прочие традиционные украшения, а посреди тропических растений холла стояла «елка» — тропическая сосна с длинными неколючими иглами, припорошенная ватными хлопьями «снега», которого здесь никогда не видывали. Все это были приметы недавнего празднования Нового года. У дверей концертного зала собирались юноши и девушки в форменных блузах, с пистолетами на поясах и одинаковыми треугольными голубыми лоскутами, спадающими с погона на плечо. Транспарант над входом в зал приветствовал участников конгресса учителей-добровольцев. То там, то здесь — группки. Звучала чешская, польская, болгарская, немецкая речь. Лаптев увидел и соотечественников. Многие были одеты почему-то в яркие клетчатые ковбойки. Прислушался: «Надои... Искусственное осеменение... Страховые запасы силоса...» В одной из групп увидел и тех парней, которых привез сюда на «Хосе Ибаррури». Тут же прохаживались в расшитых золотом одеяниях служители отеля. Судя по повадке — ветераны. Да, многое они повидали в этих стенах.

Наконец, еще за стеклом двери, он увидел Лену и с нею — высокую девушку. Как ни в чем не бывало, болтая, они неторопливо поднимались по ступеням. Фотоэлемент предупредительно раздвинул перед ними створки.

— Ну, знаешь, набрались испано-кубинских привычек!.. — с досадой начал было Андрей Петрович, но, пораженный, замолк. Его буквально ослепила красота дочери Лены. Хозефа взяла все лучшее, что было у матери и отца — еще тогда, в молодости: чудесный овал лица Лены с выступающими скулами и ямочками на щеках, ее серые, с голубизной, большие глаза, четко очерченный рот, ее хрупкую, с девичьи угловатыми плечами и ключицами фигуру, пышную пшеничную гриву. А от Росарио ей достались темные брови, шафранная смуглость, мягкая улыбка и грация пикадора, легкая и полная изящества. Она была затянута в синюю униформу, с таким же треугольным лоскутом, свешивающимся с погона на плечо; на туго перехватившем талию ремне, украшенном латунными кнопками, висела кобура.

— Здра-авствуйте! — щедро улыбнулась она. — А я вас сразу узнала! Только вы казались мне гораздо выше и толще!

Он-то помнил ее неуклюжим подростком со сбитыми коленками и исцарапанными руками. А теперь ее собственная фотография в сравнении с реальной Хозефой не стоила ни гроша.

В автобусе Лаптев крутил головой, глазея на достопримечательности, а мать и дочь перебрасывались словами, намечая программу экскурсии для моряков его экипажа:

— Аквариум-океанарий с акулами...

— Часовню-усыпальницу Колумба...

— Тогда уж и фонтан «Индий»...

— Хотелось бы не столько древние достопримечательности, сколько нынешнюю жизнь, — попытался внести коррективы первый помощник капитана.

— Нет, — возразила Хозефа, — без этого они не почувствуют Кубу. К тому же все памятники — в старом городе, рядом с портом... Потом — Замок трех королей Морро...

Сейчас автобус как раз катил мимо крепости. Под дневным солнцем она выглядела совсем не грозной и не мрачной, а декоративно-картинной: оранжевая на фоне синего моря и неба. На открытом плацу перед крепостью занимались маршировкой солдаты. Над башней ветер полоскал красно-бело-синий флаг.

— Пираты, конкистадоры, флибустьеры! — махнула в сторону башен девушка. — А как переход к новой истории — при Батисте в каменных подвалах была тюрьма для революционеров.

— Хозефа у нас опытный гид, — заметила Лена, и Андрей Петрович сдался.

— А потом проедем на Пятую авениду Мирамара — это район самых красивых дворцов и вилл. Их бывшие хозяева сейчас в Штатах, а весь район стал зоной учебных заведений. Кстати, там и моя школа... А потом проедем в районы новостроек: в Гавана-дель-Эста и в «Радующий глаз»...

Программа была рассчитана, видимо, на месяц — и для бездельников-туристов. Но он уже не возражал. Вся эта поездка при ярком свете превратилась для него в цепь открытий.

По фотографиям кубинская столица представлялась ему скоплением небоскребов. Ничуть не бывало — город оказался одно- и двухэтажным: виллы, дворцы, коттеджи. Только на самых выигрышных местах, вдоль береговой линии и на гребнях холмов, группировались многоэтажные здания. Их и было-то всего десятка полтора, но, расположенные умело и эффектно, небоскребы создавали впечатление города, устремленного ввысь. Улицы террасами спускались к морю. Сколько Лаптев ни смотрел по сторонам — не увидел ни одного одинакового здания и ни одного забора. Если дома и были отгорожены от улицы, то лишь зеленым заслоном цветущих кустов, кактусов или приземистых пальм.

Одолев невидимый рубеж, они въехали из Новой Гаваны в Старую, и теперь их автобус катил вдоль великолепной Прадо — улицы, рассеченной бульваром из цветного инкрустированного мрамора. Мраморной была и ограда, и скамьи, и сама «мостовая». Из прорубленных в благородном камне отверстий вздымались стволы вековых деревьев, смыкавших над бульваром густейшие кроны. Меж прогуливающихся сновала детвора на роликовых коньках. От Прадо расходились улочки — такие узкие, что в них не протиснуться и автомобилю.

И наконец, показалась гавань — пакгаузы, нагромождения ящиков, мешков и бочек, колонны машин и тракторов, а за ними — краны и мачты.

Огромная бухта Гаваны была тесно заставлена судами. На флагштоках — все больше алые полотнища. На бортах: «Лениногорск», «Уссурийск», «Декабрист», «Балтика» — сухогрузы, танкеры, лесовозы, «пассажир»...

Лаптев и женщины оставили автобус и направились на пирс пешком. Бухта, когда смотришь на нее сверху, напоминала пузатый кувшин в разрезе, тонким горлышком пьющий синь океана. Она самой природой была предназначена для встречи мореплавателей — даже в жестокий шторм вода в ней будет лишь рябить. Подобные бухты так и называются: «бухты-бутылки».

— Вон, слева, — мой «Хосе»! — повел рукой на бело-черную громаду Андрей Петрович.

— Вы — у причала «Ле Кувр»? — Хозефа смотрела почему-то не на его судно, а на странное сооружение из кусков рваного железа, ржавых болтов и шестерен — мрачную конструкцию, которую Лаптев принял за модернистскую скульптуру в стиле поп-арт. — Раньше причал назывался «Панамерикен». После революции республика закупила у Бельгии боеприпасы, их доставили на судне «Ле Кувр». Американские диверсанты взорвали его у этого причала. Можете представить, что здесь было, когда рвались фугасы... Эта скульптура — из останков «Ле Кувра».