Посты сменяются на рассвете - Владимир Понизовский

Команданте пододвинул миску с малангой, с аппетитом начал есть. Взялись за ложки и Бланка с Мануэлем. Девушка с любопытством и недоброжелательством поглядывала на команданте: «Играет в демократию, что ли?.. Уж ему-то — малангу...»

Крестьянин сам не дотрагивался до еды. Говорил, словно бы хотел насладиться беседой, запасти тепло живого общения на многие дни вперед:

— Вы мне там!.. А то ходил я к Антонио. Это когда еще только начали землю раздавать. Послали соседи, чтоб нас не обделили. Пришел в Гавану. Пока отыскал — уходился, аж ноги подгибаются. Зачем столько людей собралось в городе? В поле бы их всех... А автомобили — ж-жик, ж-жик!.. Того и гляди... Страшно подумать! А воздух как на пожаре. Разыскал паршивца. На горе он живет, в отеле «Гавана Хилтон». Как подошел, как глянул — оторопь взяла. Ну, думаю, вытолкают меня оттуда взашей. Кругом все блестит. Подхожу к дверям, а они сами распахиваются! Ну, думаю, попал... Внутри разгуливают-прохлаждаются такие все, в золоте. Ну, думаю, генералы! Оказывается — прислуга. Обошлись уважительно. Один вверх повез в ящике. Кругом зеркала, и в каждом — моя рожа и так и эдак. Ну, думаю... Не успел и подумать — ж-жик! — и под самым небом. Привел меня этот генерал, стучит, а оттуда выходит этакий хват, из всех карманов бумаги и карандаши торчат, на боку пистолет, морда аж позеленела. Гляжу, а это он, паршивец, Антонио! Вон как разбаловался!

Все за столом рассмеялись.

— Некогда твоему сыну баловаться, — успокоил старика команданте. — А у тебя, я вижу, и без нас гостей хватает.

Он повернулся и с интересом посмотрел на Бланку.

— Я корреспондент радиостанции «Патриа», — сказала девушка.

— Рад познакомиться, компаньера. Извините, что помешал вашей работе. О чем готовите материал, если не секрет?

— Беседую с крестьянами: что они думают о новой власти.

— О, это очень интересно и важно! От того, что они думают, во многом зависит судьба всей революции: нам теперь не страшна ни внешняя, ни внутренняя контрреволюция; нам страшен голод. Это самая острая проблема. Если не забудете — сообщите, когда будет ваша передача. Обязательно послушаю.

Он устало, широко и открыто улыбнулся.

«Удивительны встречи на дорогах! — подумала Бланка. — В них, наверное, главная прелесть работы журналиста. С кем не сведет дорога... Только подумать: в хижине у партизанской тропы — старик крестьянин — отец министра; сам команданте над миской маланги — такой, оказывается, простой и любопытный...» Его открытая улыбка подкупила Бланку. И теперь, чувствуя на себе его взгляд, она подумала: «Не подкрасила губы и вся в пыли...»

А он продолжал — с интересом к ней и к старику:

— Очень хорошо, что до него добрались! Замечательный дед! Четырех сыновей дал революции. И все — как на подбор. Хуана мы потеряли... — Он замолк, чуть склонил голову.

— После его смерти мать и онемела, — отозвался старик. — Да ты меня не нахваливай: хитрый какой нашелся! Это я ей в машинку пою, понимаю — политика. А тебе так и скажу: неважнецкие наши дела.

— Почему же? Выкладывай!

— Каждый начальник любит слушать только то, что ему хочется слушать. Но я тебе прямо скажу: дела — хуже некуда. Куда ты меня денешь за такие слова, а?

— Хватит шутить, — гулко положил на стол большую ладонь команданте. — Почему — хуже некуда?

Бланка почувствовала, что слова крестьянина больно его задели.

— Земли тебе отрезали?

— Отрезали, это правда. Да куда мне ее столько, этой земли, если всех сыновей начисто забрали? Один — в армии, другой — по кабинетам расседает. Третьего вообще за океан отправили... А кто будет землю ковырять? Разве ж оно само вырастет?

— Пойми, отец, — подсел к нему вплотную команданте, — нужны нам твои сыновья — и в армии, и в аппарате. И кадры специалистов нужны. Сейчас твой Рауль в Советском Союзе учится, а вернется в деревню агрономом.

— Как же, жди! — протянул старик. — И когда дождешься? Да разве у меня одного такое опустошение...

— Да, — вздохнул команданте. — Противоречия... Один на один ты не наковыряешь. Объединяться надо. Ссуду дадим, тракторы пришлем. Специалистов направим. Не приказываю, но советую — объединяйтесь. Без кооператива далеко не уедете... Как не стыдно тебе: отец министра, воинов революции — единоличник, мелкий буржуй. Договорились, отец? — Он похлопал старика по колену. — А что сыну передать?

— Пусть, стервец, ждет в гости. На митинг-то я приеду — послушаю, что ты там говорить будешь.

— Приезжай, послушай. — Команданте снова повернулся к Бланке: — Ну, не буду мешать компаньере корреспонденту. Надеюсь, не придется услышать: «охваченные небывалым энтузиазмом», «благодаря неустанной заботе» — и тому подобное? Народ-то вон как думает и говорит. — Его глаза хитровато блеснули в прищуре. — Лучше пусть сам старик расскажет о своих заботах и проблемах. Вы-то чем сами раньше занимались?

— Ничем... — растерялась девушка. — Училась. Писала стихи.

Она сделала движение, будто бы отбрасывая прошлое в сторону.

— Нет, — поднял ладонь команданте. — И теперь пишите.

— В последнее время почему-то расхотелось.

Бланка отвернулась. Глянула в окно. Оказывается, уже ночь. Так бывает в горах: минуту назад еще светло — и вдруг сразу темень.

— Пишите стихи, — повторил он. — Надо писать. Сейчас самое время писать стихи.

От него пахло пылью, потом, сыромятной кожей ремней. Запах солдата. Она снова подумала: «Как я выгляжу?..»

Команданте встал, направился к двери. За ним встали молчаливые его спутники.

— До свидания! Значит, отец, увидимся в Гаване?

Они вышли. Мануэль сорвался следом. А старик приосанился, кивнул на дверь:

— Видала?.. Вот как! Соседи и не поверят. Ну ладно, что еще тебе накукарекать, внучка?..

Мануэль остановился у машины команданте. Смотрел, как он садится, захлопывает дверцу. Команданте протянул ему руку:

— Салуд! — Задержал ладонь, вгляделся в его лицо: — Мы знакомы, комбатьент?

— Да. Я воевал в твоих отрядах. Если я тебе понадоблюсь...

— Обязательно еще понадобишься. Салуд!..

Машины отъехали. Шофер подождал, пока рассеется в горах шум моторов, подошел к краю обрыва. Внизу шумел водопад, и даже в темени сверху видна была его белесая грива. Но противоположный берег был черен — не разглядеть ни пещер, ни холмиков могил...

Мануэль постоял, потом вернулся к «тонвагену». Включил фонарик, ударами каблуков стал опробовать скаты — не спустили ли.

Со склона к полю, осторожно раздвигая ветви, спустился мужчина. Услышав хруст сучьев, шофер обернулся. Мужчина спрыгнул на тропу. В лунном свете Мануэль разглядел на нем форму бойца Революционной армии. Лицо незнакомца заросло бородой.