Бледное солнце Сиверии - Александр Меньшов

— Вот мы и доигрались, — вырвалось само собой. — Просрали аллод…

Игривый ветерок закружил столбики дыма в своём диком танце. Я долго ещё растерянно стоял на берегу, глядя на то, что осталось от крайнего оплота Лиги в этой части Сиверии.

И куда теперь? И делать что?

Одни вопросы и ничего более…

Часть 4. Цвет гнева

1

Опустошённость… Наконец-то Мила смогла хоть с чем-то определиться, хоть что-то вокруг себя обозначить.

Выбираясь из темной бездны хаоса в полной растерянности, опустошённости, она дико озиралась по сторонам. Дым, гарь, разрушения… тела убитых… Множество сгоревших трупов, большинство из которых застыли в таких страшных позах, что невозможно даже вообразить, какие мучительные минуты пережили эти люди: одни сжались в клубок, кого-то скрутило от дикой боли. Но были и такие, что замерли, протянув руки за спасением… Сквозь треснувшую обуглившуюся кожу проглядывались белоснежные кости. Ощущение, будто их намеренно полировали.

— О, Сарн! — Мила прижимала ко рту ладонь. Её глаза уже болели от слёз. — Не может быть! Этого всего не может быть!.. Это сон!

Женщина закрыла глаза рукой, а когда снова их открыла — картина вокруг осталась неизменной.

— О, Сарн! Да что же это? — ком застрял в горле, слова выбирались наружу с большим трудом.

Милу душила какая-то слепая злоба… И ещё это бессилие… бессилие от того, что ничего нельзя изменить. Ничего!

Почему я выжила?.. Что мне делать? — Мила брела среди сгоревших остовов изб. Под ногами поскрипывал снег… Но казалось, что мир вокруг был повергнут в странную нереальную тишину…

Что делать? — женщина вытерла слезившиеся от ветра глаза. — Одна… осталась одна… Этого всего не может быть! Это сон… бред… Это всё нереально!

— Я…. Мила Огонькова… клянусь стоять…

Слова с трудом складывались в сознании. Но присяга, данная в столице перед торжественным строем, это пока всё, что не давало разуму снова окунуться во тьму беспамятства.

— … стоять на страже… хранить верность Лиге… идеалам Света…

Ноги, словно чужие, словно живущие своей жизнью… Они совсем не слушались. В голове муть… руки опускаются…

Одна только мысль: «Что делать?»

Мила села на землю и зарыдала.

Так плачут только те, кто потерял в этом мире всё… теперь уже всё…

Огонькова совсем не заметила, что к ней подошёл какой-то человек. Он опустил лук и хмуро уставился на плачущую женщину холодным взглядом.

Человек вытянул флягу и подошёл ближе.

— Выпей, — строго сказал он.

Мила повиновалась. Ей даже в голову не пришло спросить, кто перед ней. Полная апатия ко всему, безразличие… жизнь кончилась…

От последней мысли ей стало ещё горше, и Мила снова заплакала. Но уже тихо, без истерики.

Содержимое оказалось полугаром. Мила поперхнулась. Человек забрал назад флягу и чуть отошёл в сторону, оглядывая выгоревший дотла Вертышский Острог.

— Вот и доигрались, — не понятно о чём, сказал он.

А потом, развернувшись, грубо спросил у Милы:

— Вы кто такая?

Огонькова подняла глаза. Мозг отказывался работать. И тут резкая пощёчина…

— Вы меня слышите? — Милу схватили за плечи и резко затрусили.

— Уйди… ты кто… отстань от меня…

Огонькова попыталась оттолкнуть человека.

— Что здесь случилось? — не отступал незнакомец.

— Что ты от меня хочешь? — скривилась Мила, словно у неё ныли зубы. — Кто ты?

— Я? Допустим… Бор.

— Какой Бор?

Человек отпустил Милу и стал заглядывать прямо ей в глаза. У незнакомца был характерный взгляд, который присущ только северянам.

— Вы сами-то кто такая будете?.. Что тут случилось, Нихаз вас подери?

Огонькова всё ещё непонимающе глядела на незнакомца…

Я сама во всём виновата, — корила себя Мила. День как-то не пошёл с самого утра. А сейчас и подавно всё из рук валилось. — Строже с ними надо!

Как же ей опостылела эта Сиверия. Эти своенравные люди… Так и норовят сделать всё наперекор. Прямо, как дети…

Но и это ничего! Лень, воровство — вот «болезни» этого аллода, вернее Вертышского Острога, которые надо побороть.

У Огоньковой было слишком много энергии. Нерастраченной энергии. И нет ей иного выхода… уже много-много лет нет… А тут такой подарок — перевод в крепость, требующей полной перестройки. Начать бы только, да поскорее.

Былое — только сон, — по утрам талдычила Огонькова. И верила в эти слова свято. Как верят, что днём светит солнце, что зимой идёт снег…

Конец лета, а до сих пор не приступили к сооружению защитных валов. Мила от досады стукнула маленьким кулачком по потемневшему от времени бревну частокола.

Дела у инициативной Огоньковой не заладились с самого начала приезда в крепость. Отбыв из столицы двенадцатого дня месяца Святого Лекса, Мила сначала добралась до Молотовки. Оттуда две недели великолепного путешествия по реке с её живописными (особенно в летнюю пору) берегами, которое закончилось полным разочарованием, начиная от самого приёма в крепости, до организации дел в ней.

Всё можно было обозначить одним словом — «задница». И «она» сидела прямо напротив.

Комендант Тимофей Безрадов, толстый кривоглазый сивериец, развалившийся на покосившейся уличной лавке, держащий в одной руке громадную деревянную кружку с тёмным пенистым квасом, с блаженным видом на лице, глядел на Вертыш. Он только-только вышел из бани и сейчас в предвечерний час нежился в тёплых лучах уходящего солнца.

— Ты что, баба? — совершенно безразличным тоном спрашивал он. — Итить твою мать! Просили прислать подкрепление, а вместо этого…

— Я попросила бы вас… — начала недовольным тоном Мила.

— Что? — здоровый глаз Безрадова повернулся к уряднице. — Мы или поладим, или пошла вон!

Сказано это было хоть и грубо, но совсем беззлобно.

— Кто такая? Рассказывай! — комендант отхлебнул из кружки и довольно крякнул.

— Становой урядник Мила Огонькова. Прибыла из Новограда в ваше распоряжение для…

— Ого! Какая бравая! Как там, бишь, тебя кличут?

Мила повторила, но Безрадов, казалось, даже не услышал. Но на самом деле он был весьма внимательным человеком. За внешним ленивым безразличием, скрывалась властная амбициозная личность. Правда, со временем Тимофей несколько сдал. Его мысли всё чаще занимал небольшой надел в Молотовке, который достался ему за усердную службу от самого Ермолая Сотникова. Жена туда уже успела перебраться, обзавелась хозяйством и в письмах постоянно звала Безрадова оставить Острог, и заняться более спокойным «мирным» делом. Комендант поначалу отнекивался, вставал в позу, но сейчас уже начинал понимать, что возраст уже не тот. Пора, что говорится, и честь знать.